Мэдыі ў посткамуністычных грамадзтвах: аб’ектыўная інфармацыя супраць ідэалягічных скажэньняў
Матэрыялы міжнароднай канфэрэнцыі, Менск, 18-19 кастрычніка 2002 г.
Кніга па беларуску - Свабодныя мас-мэдыі, альбо інфармацыйнае забесьпячэньне функцыянаваньня дэмакратычнага грамадзтва
К’ель Улаф ЕНСЭН, Прэзыдэнт Нарвэскага ПЭН-клюбу
АДКАЗНАСЬЦЬ СВАБОДНАЙ ПРЭСЫ
Шмат дзе скандынаўскія краіны разглядаюць як прыклад дэмакратыі й захаваньня правоў чалавека. Да некаторай ступені такі погляд правільны. Мы жывём у шчасьлівым кутку сьвету — шчасьлівым часткова таму, што вялікія краіны ня надта цікавяцца тым, што адбываецца ў малых грамадзтвах, а часткова, магчыма, з таго, што няшмат чаго насамрэч адбываецца ў гэтых грамадзтвах. У справаздачы ААН за гэты год Нарвэгія фігуруе як краіна, дзе ўмовы жыцьця — найлепшыя ў сьвеце. За ёй ідуць Канада, Швэцыя, Данія й ЗША.
І ўсё ж нейкі час таму наш народ мусіў засвоіць, што палітычная свабода, свабода слова й іншыя правы чалавека зьяўляюцца тым, за што трэба змагацца. Гэта, аднак, было 60 гадоў таму, і тычылася пакаленьня маіх бацькоў. Сёньня, напэўна, да нейкай ступені гэта забытыя веды. Мы шчасьлівыя. А таму пра што й навошта клапаціцца?
Відавочны адказ на пытаньне “пра што й навошта клапаціцца?” сфармуляваў фінскі паэт 19 стагодзьдзя Рунэбэрг у вершы пад назвай “Пааво, селянін”. Пааво — бедны селянін, ува ўладаньні якога лапік засеянай жытам зямлі, што згубіўся недзе пасярод фінскіх лясоў. Аднаго разу жыта дужа добра ўрадзіла, але перад тым, як надышла пара зьбіраць ураджай, наляцеў моцны вецер з градам і пабіў жыта. І кажа Пааво жонцы: “Намялі сасновай кары, будзем дадаваць напалову ў муку, каб не памерці ўзімку з голаду”.
І так паўтаралася з году ў год. Збожжа добра радзіла, але штораз ці то мароз, ці то моцны вецер, ці то дождж зь ветрам зьнішчалі яго. І казаў Пааво жонцы намалоць кары й дадаваць у хлеб.
Адзін год выдаўся ўсё ж такі добры, і Пааво сабраў вялікі ўраджай жыта. “Вось, нарэшце, зможам мець сапраўдную муку” — кажа Паавава жонка. “Не, рабі тое ж самае, бо, глядзі: у нашага суседа жыта вымерзла, і яму спатрэбіцца хлеб, каб узімку выжыць” — адказвае Пааво.
Другі адказ на пытаньне “пра што й навошта клапаціцца?”; калі вы жывяцё ў ідылічным грамадзтве, вы — меней альтруістычны й, напэўна, больш рэалістычны. Калі мы пастаянна не змагаемся за права выказвацца свабодна, яно, гэтае права, будзе ў нас адабрана. Свабода, да якой мы кожнага разу не апэлюем, будзе страчана. Сымбалічным прыкладам зьяўляецца знакаміты лютаранскі сьвятар часоў нацыскай Нямеччыны Марцін Ніемёлер і ягоныя развагі. Ён казаў так: “Спачатку яны арыштоўвалі камуністаў, і я не пратэставаў, бо я не камуніст. Затым пачалі чыніць гвалт з габраяў, і я нічога не казаў, бо не габрай. Потым прыйшлі арыштоўваць каталікоў, але што мне з таго: я ж не каталік. А калі яны прыйшлі да мяне, дык вось жа нікога й не засталося, каб заступіцца за мяне”.
Колькі гадоў таму нарвэскі ўрад заснаваў камісію, якую ачоліў былы прэзыдэнт Камітэту па Нобэлеўскіх прэміях, прафэсар гісторыі Фрэнсіс Сэйерштэд. Перад камісіяй стаяла задача перафармуляваць артыкул 100 нарвэскай Канстытуцыі, які гарантуе права на свабоду слова. Дарэчы, гэтай Канстытуцыі амаль 200 год. Перадусім, камісія мусіла высьветліць, ці ёсьць якая прычына, каб зьмяніць фармулёўку артыкулу. Урэшце яна прыйшла да высновы, якая, паводле майго разуменьня, зьяўляецца небясьпечна памылковай: пакінуць усё як яно ёсьць, а менавіта — права на свабоду слова мусіць гарантаваць парлямант, паколькі яно істотнае для функцыянаваньня свабоднага грамадзтва.
Аднак, калі гэта так, то аднойчы парлямант можа вырашыць, што права на свабоду слова больш не зьяўляецца істотным для існаваньня свабоднага грамадзтва. І тады, калі ісьці далей у гэтай лёгіцы, дык Канстытуцыя мусіць надаць парляманту паўнамоцтвы скасоўваць права на свабоду слова. Калі ж права на свабоду слова замацавана канстытуцыйна на падставе таго, што яно карыснае для грамадзтва, а не вызначаецца якім-небудзь натуральным правам накшталт Дэклярацыі правоў чалавека й грамадзяніна часоў францускай рэвалюцыі, ці нават якім небудзь Боскім законам, тады любы парлямант ня змог бы яго скасаваць.
Нарвэская камісія па свабодзе слова — менавіта так яна была названа — зьвярнула ўвагу на важнасьць працягу дэбатаў у “шырокай публічнай прасторы”, калі мы ўсё ж хочам захаваць дэмакратыю й наша права на свабоду слова. У дыскусіі мае права й абавязак удзельнічаць усё насельніцтва краіны. Падтрымліваецца, кіруецца й вызначаецца гэтая прастора, ці гэты пастаянны форум, галоўным чынам праз тое, што мы, зьлёгку непачціва, называем мас-мэдыямі. На іх, на друкаваныя мэдыі, а таксама на радыё й тэлебачаньне, ускладаецца надзвычай цяжкая адказнасьць. (Магчыма, яна ўскладаецца й на карыстальнікаў інтэрнэту, аднак паколькі інтэрнэт ніхто не рэдагуе й не выдае — у тым сэнсе, у якім гэта тычыцца друкаваных выданьняў,— адказнасьць у гэтым выпадку зьяўляецца толькі індывідуальнай.)
Да гэтага пункту, як падаецца, усё зьяўляецца лягічным і не выклікае асаблівых пытаньняў. І тым ня менш, калі мы паглядзім на мас-мэдыі ў нашым грамадзтве больш пільна, мы адразу ж адчуем: штосьці зусім ня так.
Я вяртаюся зь Міжнароднай кніжнай выставы ў Франкфурце, дзе, як заўсёды, на працягу тыдня й у розных месцах выставы адбываліся цікавыя й важныя дэбаты — у тым ліку і адносна свабоды слова, і таго, як захаваць свабоднае грамадзтва. Аднак мала з таго, што гаварылася там, было адлюстравана ў нашых нарвэскіх мэдыях, і галоўным чынам, гэта тычыцца малых газэт і часопісаў, а таксама ранішніх і вечаровых праграм на радыё. Адна з нашых найбуйнейшых газэт, якая ганарыцца тым, што зьяўляецца культурніцкім выданьнем і клапоціцца пра свабоду слова, дзякуючы якой яна, дарэчы, існуе, мела трох журналістаў на Франкфурцкай выставе. Проста пэрфэктна. Аднак гэтыя тры журналісты правялі там тры дні, суправаджаючы паўсюль аднаго нарвэскага выдаўца й робячы матэрыялы пра ўсе ягоныя перамовы й кантракты.
Прычына асаблівай цікавасьці журналістаў да толькі аднаго малога выдаўца палягала ў тым, што той толькі што выдаў кніжку, напісаную дачкой Нарвэскага караля, прынцэсай Нарвэгіі, у якой яе каралеўская вялікасьць апісала цырымонію ейнага шлюбу, што меў месца напачатку гэтага году. У свой час гэтую падзею ў самых розных падрабязнасьцях асьвятлялі нарвэскія мэдыі. І гэтую падзею ўспрымалі як самую важную на кніжнай выставе.
Колькі гадоў таму Осла наведаў Марыс Фархі. Некаторыя з вас мусяць ведаць яго: Фархі — вельмі цікавы навэліст і эсэіст. У той час ён быў таксама на чале Міжнароднага ПЭНаўскага камітэту “Пісьменьнікі ў няволі”. Ён габрай, які нарадзіўся ў Турцыі, напалову грэк, сямейныя карані якога ў Эгіпце й Лібане. Цяпер жыве ў Лёндане й мае брытанскае грамадзянства. Карацей кажучы, міжнародная фігура, надзвычай цікавая для “шырокай публічнай прасторы”. Мы зарганізавалі інтэрвію зь некалькімі зацікаўленымі журналістамі. Аднак у адной з галоўных нарвэскіх газэт мы сутыкнуліся з праблемай. Так, рэдактары разумелі важнасьць асобы й тое, што яны мусяць зацікавіцца ёю, але праблема палягала ў тым, што ў той жа самы час у Осла знаходзілася Моніка Левінскі, якая займалася прамоцыяй сваёй кнігі пра ейныя эвэнтуальныя сувязі з прэзыдэнтам Білам Клінтанам. І ўсе газэтныя журналісты насіліся за ёй, асобай нашмат больш цікавай, чым бедны Марыс Фархі. Гэтак жа адрэагавала й тэлевізія — як публічная, гэтак і прыватная.
Усё гэта нагадвае грамадзтва, апісанае Олдэсам Хаксьлі ў ягоным знакамітым рамане “Гэты новы адважны сьвет” (1934). У грамадзтве Хаксьлі няма патрэбы ў рэпрэсіях, бо кожны думае, што існае грамадзтва — цудоўнае. Кожны перакананы, што ён надзвычай шчасьлівы, і што становішча, якое мае, найлепшае. Усе клясыкі літаратуры, разам з Шэксьпірам як найбольш выбітным, забаронены: “Нас такія рэчы не цікавяць”. Затое жыхары новага сьвету гуляюць у глупотныя гульні зь мячом і напіхаюць сябе наркотыкамі.
Амэрыканскі прафэсар Нэйл Постман закрануў тую ж самую праблему колькі гадоў таму ў сваёй кнізе “Мы бавімся ажно каб памерці”. Постман, між іншага, адзначаў, што студэнты амэрыканскіх унівэрсытэтаў ня здольныя канцэнтраваць сваю ўвагу болей за 20 хвілінаў. Гэта прыкладна той час, што на амэрыканскіх тэлевізійных каналах адмяжоўвае адну забаўляльную праграму ад другой.
У грамадзтве Хаксьлі людзі карыстаюцца выразамі, якія ня маюць аніякага сур’ёзнага сэнсу. Вось і паўстае пытаньне: а што тады ў такім грамадзтве можа азначаць свабода слова, калі самыя розныя словазлучэньні — амаль бессэнсоўныя, калі ўсе сэнсоўныя выразы непатрэбныя, бо яны ж ня сьмешныя й недастаткова “крутыя”?
Гэта тое становішча, да якога можа прывесьці нас дзейнасьць шмат якіх буйных заходніях мэдыяў сёньня. Гэта — тое, што можа здарыцца, калі мэдыі ня будуць усьведамляць сваёй ролі й адказнасьці ў свабодным грамадзтве, а менавіта — ролі вартавога сабакі. Гэта можа здарыцца, калі яны ня будуць уважліва ўглядацца ў жыцьцё грамадзтва, калі, як казаў дацкі літаратурны крытык Георг Брандэс больш за сто гадоў таму, яны ня будуць пастаянна абмяркоўваць ягоныя праблемы й стан. Вы, якія жывяцё ў посткамуністычных грамадзтвах, са свайго ўласнага досьведу ведаеце, як выглядае оруэлава грамадзтва, апісанае ў рамане “1984 год”. І мы мусім засьцерагчы сёньня нашыя мэдыі ад небясьпекі патрапіць у хаксьліеву пастку забавак, што вядуць да сьмерці.
Ці памятаеце вы эпізод пра Сцылу й Харыбду з гамэраўскай “Адысэі”?
Александр ПОТУПА, Белорусский ПЕН-центр, “Центр исследований будущего”
МАСС-МЕДИА И КОНТРОЛЬНО-КОРРЕКТИРОВОЧНЫЕ МЕХАНИЗМЫ ОБЩЕСТВА
Любой социальный организм может рассчитывать на успешную эволюцию лишь при наличии мощного контрольно-корректировочного механизма. Иначе говоря, ошибки надо вовремя распознавать, исправлять и оперативно корректировать поведение, минимизируя их последствия. Разумеется, огромную роль в формировании и функционировании контрольно-корректировочного механизма в обществе играют традиционные ветви власти. Знаменитая система взаимных сдержек и противовесов между парламентом, правительством и судами — важный элемент этого механизма, обеспечивающий не только жизнеспособность демократий, но и их высокую эффективность на фоне всех остальных, более жестких моделей государственного устройства. Однако в высокоразвитых, и потому сложно организованных, обществах значительно усиливается и упомянутый механизм, а его концентрация в государственной сфере порождает величайший соблазн создания своеобразного пояса безопасности вокруг власти предержащих.
Государство, использующее контрольно-корректировочные рычаги и не подпускающее к ним больше никого, рискует из сервисной подсистемы общества превратиться в нечто самоценное, что, конечно же, открывает путь к разнообразным диктаторским сценариям. Надо подчеркнуть, что на протяжении XX столетия с этой проблемой столкнулись все страны ныне процветающей демократии, а некоторые из них были даже вынуждены пережить все последствия краха тоталитарных диктатур.
Современная западная цивилизация нашла блестящий выход из этого положения за счет своеобразного разгосударствления некоторых контрольных функций, фактической передачи значительной их части негосударственным структурам. И это выдающееся, на мой взгляд, открытие второй половины прошлого века позволило одновременно интенсифицировать прогрессивную эволюцию и усилить либерально-демократические тенденции. Можно сказать и возвышенней — вывело демократию на качественно новый виток. Именно этот процесс наряду с массовым внедрением электронных информационных систем позволил СМИ стать тем, что они есть, и устремиться к своему глобальному будущему.
Важно, однако, представлять себе некоторые существенные структурообразующие моменты этой новой ситуации.
Во-первых, масс-медиа — это главным образом посредник-усилитель, используемый различными социальными группами. В этом плане, например, четвертая власть реализуется в тесном взаимодействии с пятой — аналитиками. Последнее обстоятельство играет особую роль. Резкое усиление современных масс-медиа связано с электронными системами передачи и приема информации. Если в эпоху печатных СМИ человек мог получать из дальних мест новости вчерашнего и позавчерашнего дня, то радио, и особенно телевидение, позволили обеспечить эффект присутствия — как бы далеко ни происходило то или иное событие.
СМИ пришли из прошлого в настоящее и существуют в режиме реального времени, а интенсивное взаимодействие с аналитиками позволило СМИ как бы внедриться в будущее. Зрителю и читателю, конечно же, интересно знать, что происходило раньше и происходит теперь. Но его любопытство стократно возрастает, если появляется возможность заглянуть в завтрашний день — тут срабатывает своеобразная доминанта в наших социокультурных генах, позволяющая оперативно моделировать сценарии будущего, фактически наше главное видовое преимущество, со временем превратившее homo sapiens в “царя природы”. И сейчас, в эпоху “высокого давления выбора”, именно это умение позволяет сориентироваться в принятии решений в ситуации резко усложнившегося общественного устройства.
Со СМИ взаимодействуют партийные и профсоюзные лидеры, ученые разных специальностей и представители финансово-промышленных групп, правозащитники и религиозные деятели. В общем, все те, кто намерен внести свой вклад в осуществление контрольно-корректировочных функций и заодно повысить свой рейтинг на политическом, научном или ином рынке. Разумеется, каждое конкретное СМИ может стремиться к известной самодостаточности, вводя, скажем, в свою структуру серьезные аналитические группы и (или) постоянно отражая взгляды определенной партии. Более того (многие полагают: хуже того!),— предельно прозрачно отражать взгляды собственных учредителей и (или) постоянных спонсоров. Однако в наш плюралистический век это — особенно последнее — наверняка сужает аудиторию. Примитивно сконструированные машины внушения очень быстро теряют мыслящего потребителя.
С этим тесно связана проблема независимости СМИ. Строго говоря, речь идёт о независимости журналистов, а она может иметь место лишь в достаточно развитой рыночной ситуации на фоне большого числа конкурирующих средств массовой информации. В подобной ситуации спрос на хороших профессионалов окажется всегда выше, чем спрос на продукцию прямолинейных и назойливых владельцев СМИ. Понятно, что при полной государственной монополии, скажем, советского образца, независимость просто несовместима с легальной профессиональной деятельностью. Однако и в немонопольной ситуации государственные СМИ, на мой взгляд,— атавизм. Существует он пока и в ряде высокоразвитых стран, прежде всего в форме государственных теле- и радиоканалов, но тут дело в специфической оценке электронных СМИ как информационного оружия, о чем речь пойдет немного ниже.
К сожалению, вопрос о государственных СМИ нередко “склеивается” у нас с проблемой государственной поддержки, в первую очередь — финансовой. Считается едва ли не самоочевидным, что правительство, оказывающее помощь тому или иному СМИ, должно явно или неявно иметь хотя бы некоторые права учредителя и решающим образом влиять на политику главного редактора. Но это не что иное как типичное заблуждение необольшевиков, искренне считающих себя спонсорами не только угодных им СМИ, но и всего народа. В цивилизованном смысле финансовая помощь СМИ — это статья бюджета, оформленная законом, и правильной выглядит такая ситуация, когда распределение этой помощи контролируется авторитетной общественной комиссией, а чиновники играют лишь положенные им техническо-бухгалтерские роли.
Наконец, важно отчетливо представлять опасности, исходящие от СМИ, попросту говоря, понимать, что по ряду общих соображений должны существовать правила обращения с оружием, в том числе и информационным. Вселенная устроена таким образом, что вещественно-энергетические параметры дубины в качестве орудия труда и боевого оружия едины. Одна и та же по своей конструкции ракета-носитель способна доставить на орбиту спутник-ретранслятор и мегатонную ядерную боеголовку на соседний континент.
СМИ — мощнейший и уже глобальный по масштабам суггестивный генератор. Психологическая защита человека от внушения (так сказать, антисуггестивный иммунитет) не рассчитана на энергетическое воздействие такого уровня. Что же касается темпов необходимой адаптации, то вопрос этот пока слабо изучен. В то же время очевиден факт психологического воздействия на человека определенным образом организованной информации. Специально выстроенная композиция видеоряда новостей может, например, заметно влиять на настроение зрителя и даже на состояние его здоровья.
Гораздо менее известна роль футурогенного программирования — воздействия на зрительскую (и читательскую тоже!) аудиторию хорошо подготовленных сценариев развития тех или иных событий. Набивший оскомину пример — рекламная проповедь (кто верит в мои слова — спасется и пребудет в раю, кто усомнится — обречен на страшный суд с последующим вечным адом и т.п.), до сих пор притягательная для огромного круга людей, жертвующих религиозно-коммерческим мошенникам свое имущество и вверяющим им свои судьбы.
Существуют определенные проблемы и с современной продукцией фабрик мысли. Широкая аудитория, разумеется, не всегда готова к восприятию концентрированных системных сценариев — грубо говоря, в том же смысле, как, скажем, далеко не всякий человек может и готов справиться с влиянием на него мощного энергетического источника. Если учесть, что с увеличением темпа развития цивилизации роль фабрик мысли и генерируемых ими прогнозов стремительно возрастает, а масс-медиа все активней будут демонстрировать модели завтрашнего мироустройства, то можно представить, что именно в футурогенном программировании заключен один из самых серьезных вызовов XXI века.
В весьма узкой своей проекции проблема информационного оружия связана с достаточно болезненной темой свободы слова в сфере персональной или групповой критики, если угодно — свободой критического слова. В принципе, здесь можно было бы пользоваться хорошо зарекомендовавшим себя общим правилом: “ваша свобода кончается на расстоянии пяти дюймов от кончика моего носа”. Беда, однако, в том, что при вульгарном применении этого правила СМИ вообще не способны были бы осуществлять полезные для общества контрольно-корректировочные функции.
Здесь следует четко различать критические выпады в отношении субъекта как физического лица и субъекта как институциализированной персоны. В последней роли выступают государственные и общественные деятели, известные писатели, певцы и т.п. То есть те, кто вполне сознательно принял на себя некую общественную миссию и в значительной мере отождествляется с тем или иным общественным институтом. Вот эта мера и составляет серьезнейшую проблему. Формально любая критика способна негативно влиять на имидж человека, снижать его рейтинг, попросту — оскорблять честь и достоинство. Но отсутствие критики еще более опасно, и чем выше персона — тем опасней. Персона вынуждена жертвовать и частью личной жизни — такова плата за возгонку по иерархической шкале. Но вопрос — какой частью? Как провести оптимальную границу, за которой начинается нечто сугубо личное и абсолютно неприкосновенное?
Эта проблема еще долго будет мучить юристов, и ее решение лежит пока в поле моральной компетентности каждого конкретного журналиста. Хорошо бы просто обратиться к глубокой христианской идее: не делай ближнему того, чего бы не хотел для самого себя. Но моделировать далеко отстоящую персону очень сложно, всегда проще посчитать ее агрессивным инопланетянином и поступить по отношению к ней в соответствии с реакцией желез и размером гонорара. Разумеется, мало кто и из наших VIPов (очень важных персон) способен не использовать в целях якобы необходимой обороны весь арсенал своих средств, включая сюда и собственные властные полномочия.
Большинство представленных выше позиций предполагает существование цивилизованной ситуации демократического общества с его обустроенным и прогрессирующим политико-правовым пространством. При ином сценарии развития общества, когда происходит откат, своего рода обратный фазовый переход к тоталитаризму, многие позиции меняют свой смысл. Государство наступает по всем направлениям — островки независимости уходят под воду. Государственные СМИ совместно с государевыми аналитиками в открытую используются в качестве однонаправленного информационного оружия. Они просто превращаются в придатки реальной власти, от которой вместо ветвей остается что-то вроде обтесанного ствола, весьма удобного для “украшения” колючей проволокой и решетками. Общество превращается в безгласную и бесправную обслугу государства. И соответствующие СМИ — это уже средства массовой идиотизации, а их аналитические партнеры под водительством бойцов идеологического фронта (уже, в сущности, и не аналитиков) становятся крематориями будущего…
Конкретный пример — Беларусь, страна, демонстрирующая, практически с лабораторной точностью, реставрацию многих элементов тоталитарного общества. Накопленный опыт может служить основой учебного пособия по роли масс-медиа в арьергардных боях за сохранение контрольно-корректировочных механизмов. По сути — за сколь-нибудь цивилизованное будущее страны.
Означенные механизмы в государственной системе Беларуси были аккуратно демонтированы к концу 1996 года, когда президент оказался вне какого-либо контроля со стороны законодательной и судебной властей. Оппозиционные партии были вытеснены из властных структур вместе с преобразованным Верховным Советом в никого не представляющее Национальное Собрание (оставшиеся депутаты соответствовали менее 40 процентам избирательных участков). Контрольно-корректировочные функции попытались взять на себя структуры третьего сектора — негосударственные СМИ и стоящие за ними Белорусская ассоциация журналистов, Белорусский ПЕН-центр, правозащитные и предпринимательские организации и фабрики мысли.
Эти четыре группы, наряду с фактически оказавшимися в третьем секторе оппозиционными политическими партиями и независимыми профсоюзами, составили ядро активного сопротивления. Независимые СМИ как посредник-усилитель, работающий на все указанные группы, оказались в особо опасном положении. Причём, не только в связи с прямым давлением властей, включая принудительное закрытие ряда изданий, судебные преследования отдельных журналистов и т.п. Их положение постоянно усугублялось экономическими проблемами. За последние годы монотонно падала как внутренняя, так и — что особо любопытно!— внешняя финансовая поддержка. Какая-то странная логика деятельности ряда солидных фондов вела к тому, что многие влиятельные негосударственные СМИ постоянно оказывались в состоянии “между жизнью и смертью”, и работа их редакций в течение значительных периодов превращалась в подвиг во имя высших целей.
Впрочем, логика не сталь уж удивительная, если учесть, что в процессе обучения демократии в Беларуси удельный вес фуршетологии всегда заметно превышал серьезное моделирование местной ситуации. И за отсутствием серьезного моделирования (и даже заказа на него) учителя зачастую успешно пользовались крайне безответственными и малокомпетентными консультациями особо доверенных лиц, либо тем “белым шумом”, который создавался на многочисленных якобы экспертных “круглых столах”.
Между тем, именно независимые СМИ в силу своей роли должны аккумулировать достаточную внутреннюю и внешнюю поддержку. Их ослабление ведет к коллапсу всей внутренней системы распределения контрольно-корректировочных механизмов. А в более глобальном плане — к разрушению той демаркационной линии мирового демократического сообщества, которую пока удерживают структуры белорусского гражданского общества.