История, которую мы не знали
Кузнецов Игорь
Возвращение памяти - Дессидентское движение
По причуде, вполне обычной для истории, английское слово, означавшее в XVII веке религиозное сектантство, пригодилось для наименования инакомыслия в СССР при брежневском режиме. «Диссидент» — это не всякий, кто когда-либо вступал в борьбу с диктатурой, как Рютин при Сталине, или бросал ей вызов, подобно Ф. Раскольникову. Это тем более и не политический оппозиционер в обычном смысле. Ничего, подобного диссидентству, ранее в России (а также в некоторых странах Восточной Европы) не было. А уж остальному миру такое явление вовсе неизвестно и, может быть, непонятно.
Это исторически своеобразная форма гражданского сопротивления, которую подготовила хрущевская «оттепель» и пробудила брежневская реакция. Оттепель вызвала к жизни поколение интеллигентов-«шестидесятников», то есть людей в основном молодых или среднего возраста, которым ничего, кроме сталинских порядков, испытать на своем веку не довелось. Они быстро прошли стадию освоения недоступных ранее отечественных и мировых культурных богатств, прониклись внеофициальными, чаще всего общедемократическими ценностями, открыли наново достоинство личности, ее независимых убеждений и поведения. Они было поверили в возможность постепенной гуманизации советской действительности, в необратимость происшедших после XX съезда изменений. Когда в конце шестидесятых годов и особенно после подавления «пражской весны» их надежды оказались обманутыми, кое-кто из них почувствовал, что молчать уже не в силах. Из исключительно индивидуального, сугубо нравственного противостояния и родилось диссидентство, спасшее в эти глухие, выморочные времена честь российской интеллигенции.
Его предвестия восходят к выступлению Ю. Ф. Орлова в 1956 году, поддержанному физиками в его институте; к делам в 1957— 1958 годах групп Краснопевцева (МГУ) и Пименова (ЛГУ), также настаивавших на углублении десталинизации. Затем раздались голоса писателей в защиту А. Солженицына и И. Бродского. Поднялось движение крымских татар, народа, сосланного Сталиным и тщетно добивающегося возвращения на историческую родину: их поддержали генерал П. Григоренко, И. Габай, А. Костерин, С. Каллистратова. В 1966—1967 годах прогремело дело писателей А. Синявского и Ю. Даниэля, приговоренных к каторге за сочинение и публикацию на Западе под тайными псевдонимами «антисоветской», то есть неподцензурной, честной прозы. О процессе над ними составил «Белую книгу» А. Гинзбург, и в 1968 году судили уже его, Ю. Голанскова, В. Дашкову.
Этим годом можно, по сути, датировать настоящее рождение диссидентства. Ибо тогда же семеро смельчаков — Л. Богораз, В. Файнберг, Н. Горбаневская, К. Бабицкий, В. Делоне, В. Дремлюга, П. Литвинов — вышли на Красную площадь и развернули плакатики с протестом против вторжения в Чехословакию. В этом же году впервые выступил академик А. Сахаров. Прошли процессы «националистов» на Украине. Были срочно введены в Уголовный кодекс статьи 190' и 1903 — задачи судов заметно облегчились, поскольку преступлением отныне можно было объявить передачу и хранение любой информации, расходившейся с официальной.
В 1967 году возник Комитет защиты прав человека. В 1969 году — аналогичная Инициативная группа (В. Челидзе, Г. Подъяпольский, А. Галич и другие), примерно тогда же — и московская группа международной организации по защите «узников совести» (во главе с кибернетиком В. Турчиным). В том же 1969 году начала выходить машинописная «Хроника текущих событий» — информационный бюллетень о нарушениях прав человека в СССР (Т. Великанова, С. Ковалев, А. Лавут и другие); характер этого издания наиболее ярко выражал суть и методы «диссидентства»: протест против беззаконий, предание их гласности. И более ничего. Разве что попытки ободрить сидящих в лагерях /дружескими письмами и продуктовыми посылками, облегчить их участь.
В 1969 году начались сборы денег для помощи политзаключенным и и семьям («Фонд», а после высылки А. Солженицына — «Русский фонд Солженицына»). Распорядителей фонда милосердия арестовывали одного за другим, но всегда находились новые люди, готовые гласно взять на себя эту миссию, делая неминуемой собственную скорую «посадку». Первым был А. Гинзбург, затем — его жена Арина Гинзбург, Татьяна Ходорович, Сергей Ходорович и другие. В 1976 году образовалась московская, а затем и прочие «хельсинкские» группы, сообщавшие о нарушениях в Советском Союзе соответствующего международного соглашения. Возникли также рабочие комиссии и комитеты по расследованию использования психиатрии для преследования инакомыслящих (1977 год, А. Подрабинек и другие), по защите прав верующих (1976 год, Г. Якунин и другие). С конца шестидесятых годов появились первые самиздатские журналы.
Это были численно ничтожные, но неустрашимые группы: не «организации», а компании знакомых или сходившихся на общих идеях людей. Их сговор был изначально личным — и таковым оставался. В этом была слабость диссидентов (доморощенность многих акция, иногда неизбежные ссоры и разлады) , но прежде всего — сила. Карательные органы имели дело не с четкой законспирированной структурой, которую легче было бы разрушить сразу и окончательно, а с внешне аморфной и беззащитной средой, где все дело, однако, в непредсказуемой инициативе частных лиц, готовых действовать открыто.
Одни — из возродившейся в годы оттепели интеллигентской поросли — после 1968 года вновь погрузились в трясину тотального конформизма и повседневного отступничества от вчерашних либеральных поползновений. Другие стремились во что бы то ни стало сохранить достоинство, говорили и писали, пусть «в стол», честно, или вовсе ничего не писали и не говорили, целиком уходили в профессиональное и домашнее, интимное существование, не участвовали в идеологических ритуалах и самоосквернении, но и не решались пожертвовать своим творческим призванием, благополучием семьи, может быть, свободой. Но нашлись и третьи, кто публично разоблачал ложь, густо окутывавшую прошлое и настоящее, указывал на пороки и загнивание общества. Время от времени кто-то из второй категории, составлявшей тыл диссидентства,— несравненно более многочисленной, но тоже, увы, не слишком,— не выдержав, переходил от стороннего сочувствия диссидентам к осторожной помощи. А часто и сам вскоре становился диссидентом.
Граница между второй и третьей категориями интеллигентов (и присоединившихся к ним рабочих, как погибший в тюрьме А. Марченко) была открытой. Поэтому органы КГБ охотно занимались теми, кто был повинен пока лишь в независимости характера, «дурных» дружеских связях и предполагаемых убеждениях, а также в интересе к «самиздату». Их делали «невыездными», вызывали на «беседы» (то есть незаконные допросы), пытались запугать или завербовать, подвергали внесудебным притеснениям.
Но граница была все же и очень четкой, потому что достаточно было поставить свою подпись под письмом в чью-либо защиту, передать иностранному корреспонденту информацию о лагерях или громко осудить какие-либо действия властей или стороны жизни в СССР — и этот шаг обычно надвое разламывал биографию. Так что горькое и почетное звание «диссидентов» следует сохранить лишь за теми единицами, самое большее сотнями, кто вступал в открытую конфронтацию с режимом, в отличие от просто порядочных людей.
Правда, и «просто порядочным» оставаться было не так-то просто. Это требовало известной стойкости, готовности пожертвовать карьерой. Но для диссидентства необходимо было уже полное и безоглядное самопожертвование. Чтобы совершенно бескомпромиссно сохранить гражданскую порядочность, приходилось идти в герои и мученики. Этого нельзя было бы требовать от всякого, пусть хорошего, человека. Тем более, что речь шла, повторим еще и еще раз, не об антиправительственной борьбе в рациональном значении, привычном хотя бы для дореволюционной России. Диссиденты опирались только на некое внутреннее, душевное состояние. Рассчитывать на какие-либо общезначимые и практические результаты своих поступков в обозримом будущем, на явную поддержку или хотя бы понимание советского общества, которому внушали о них всякую чушь, им не приходилось.
Но сам тот факт, что после окончания массового террора добиться в стране абсолютного послушания и тишины было уже невозможно, что отныне всегда звучали отдельные голоса «против»,— само неистребимое существование диссидентов и было исторически значимым. Они стали хранителями огня. Они напоминали застойному оцепеневшему обществу, что в принципе от каждого человека зависит, как он живет... и умирает.
Их отправляли в лагеря и «психушки», высылали, лишали гражданства, все чаще они были вынуждены эмигрировать под репрессивным нажимом.
Среди диссидентов попадались, как всегда и всюду, разные люди — и узкие, сектантские, жесткие тоже, и слишком честолюбивые тоже, и глупые тоже. Мотивы поведения не всегда бывали безупречны; кое-кто после ареста раскалывался, давал показания на друзей, выступал с продиктованным «органами» покаянием. Эта ноша была слишком тяжела. И «диссидент» — не всегда синоним рыцаря без страха и упрека. В новой русской эмиграции не обошлось без дрязг: более ста лет назад подобное же описал Герцен. Удивляться надо не этому, а в целом высочайшему гражданскому и человеческому уровню «отщепенцев», этого ордена одиноких, выдвинувшего из своей ничтожной по численности среды так много фигур значительных и замечательных.
А ведь в слове «диссидент», как и в большинстве слов оппозиционного ряда, ощутима какая-то печальная гримаса: «самиздат», «тамиздат», «бард», «подписант» (и всякие иные «... анты»), «сидеть в подаче», «сидеть в отказе», «голоса» (то есть западные радиостанции)... Почему же так—слегка невсерьез? Потому что существовало поразительное несоответствие сил и возможностей — беззащитно личных, с одной стороны, и мощи сверхгосударства — со стороны противоположной. Попытки властей соблюсти некоторую видимость законности придавали всему происходящему лишь особенно циничный и шутовской вид.
Шла какая-то чудовищная игра когда, скажем, на добрейшую Лину Туманову, талантливого философа и совершенно житейски отрешенного человека, на Лину в московском дворе, где она должна была передать западному дипломату сведения о репрессиях, вдруг победоносно высыпает из-за сооружений на детской площадке целый взвод дюжих оперативников И она вдруг машинально улыбается, успев оценить гротескность происходящего
Мы жили в Королевстве кривых зеркал, в мире абсурда, где Андрей Дмитриевич Сахаров, всемирно знаменитый физик, приколов к пиджаку все три Золотые звезды Героя Социалистического Труда, часами выстаивал в кучке диссидентов перед дверьми очередного суда, где шел «открытый» процесс, на который его не пускали Сопротивление внутри мира абсурда по необходимости принимало форму жеста, подчас тоже фантасмагорического, тень этого мира накрывала и диссидентов, интеллигенты не могли подчас не засмеяться над официальной нелепостью и над собою. Отсюда особый пародийный стиль Галича, Высоцкого, Кима. Трагизм отсвечивал в этой кривой усмешке, в привычках и в словаре диссидентских будней.
То была политическая деятельность, которая состояла не в политической деятельности; то была конспирация, которая оказывалась не в силах, да и не желала быть «настоящей» конспирацией Скрывать старались только то, что могли бы использовать карательные органы, чтобы предотвратить вполне демонстративные шаги, помешать выпуску «Хроники» или благотворительности «Фонда», и прочее.
Главная линия диссидентства определялась «правозащитным движением» Идея движения заключалась в том, что государство должно соблюдать собственные законы Борьба шла вовсе не против существующего де-юре режима, но лишь против его произвола, за действительное соблюдение пышно провозглашаемых конституционных норм и лозунгов Правозащитники стали ядром диссидентства, с ними так или иначе вступили в сцепление гонимые верующие, активисты крымских татар, евреи-отказники, украинские или прибалтийские «националисты», встревоженные духовно-языковым и социальным упадком своих на родов
За это их выборочно, методично, беспощадно преследовали. Так появлялись новые факты, которые предавали гласности пока остававшиеся на свободе, часто новые люди Потом исчезали и они И так далее В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов этот безнадежный круг обрисовался окончательно А Солженицын был давно выслан из страны, А Сахаров изолирован в беззаконной горьковской ссылке, десятки других погибли, сидели в лагерях, оказались в ссылке или эмиграции Движение все более замыкалось на себе диссиденты в основном сообщали о репрессированных из своей же среды и всячески помогали им, ожидая за это тоже ареста .
Даже в Москве за опаснейшим из слов — «диссиденты» — стояла совсем уже поредевшая группка, главным образом из женщин достаточно почтенного возраста. Но «Хроника» все как-то выходила, а почти полностью разгромленный «Фонд» все собирал бульонные кубики для лагерных, и за диссидентов все заступались (изрядно, впрочем, утомленные этой длящейся пятнадцать лет сенсацией) мировая пресса, всякие комитеты помощи, парламенты и президенты
Тогда начались споры есть ли у правозащитного движения будущность, не иссякло ли оно не только в результате преследований, страшного обезлюдения и усталости, но и прогрессирующего равнодушия общественности — и внутри страны, и за рубежом Публика начала воспринимать почти буднично очередные вести о процессах, голодовках, смертях Уже ничем никого нельзя было поразить А никакого более широкого социального содержания и опоры диссидентство приобрести не сумело; главное же — объективно было не в состоянии приобрести. Широчайшие массы копили недовольство и злобу, не имевшие до поры ни точного адреса, ни каких-нибудь каналов для своего проявления
Трудно сказать, как повернулось бы дело, если бы не либерализация системы после 1985—1987 годов Я лично считаю, что диссидентство в основном выдохлось, было задавлено, по крайней мере в его прежних формах. Но сопротивление не могло вовсе прекратиться, наоборот при продолжении стаг нации мы получили бы благодаря молодежи и с национальных окраин, возможно, новый всплеск протеста, но уже не в прежних «диссидентских», а в каких-то неизвестных и, скорее всего, более крутых формах
Ну а что же теперь, при условии, что демократическая перестройка будет продвигаться? Если за высказывание ненасильственных идеи, пусть и радикально критических по отношению к официальной позиции, больше никого сажать не станут, для диссидентства как такового почвы не останется. Уже сейчас наметились иные — хотя и не всегда вызывающие восторг у властей,— легальные способы возражать Большая роль в этом принадлежит прессе, обретающей некоторую независимость Оппозиция — необходимый элемент всякого современного и здорового общества.
Если же тому, кто не согласен и хочет это высказать, надо «идти в диссиденты» и на каторжные работы,— такое общество движется к гибели, пусть не завтра, а послезавтра сделать критерием оценки деятельности предприятия его рентабельность, то есть прибыльность. Это значило учитывать неизвестные советской экономике принципы - спрос и предложение, используя материальное стимулирование рабочих и предприятии. Необходимым условием осуществления этой реформы было предоставление предприятиям широкой автономии, освобождение их от мелочной опеки со стороны плановых органов и "госконтроля".
Идеи Либермана, статья которого произвела колоссальное впечатление на Западе как свидетельство изменения характера советской системы, не были открытием. В 1956 году польские экономисты, прежде всего проф. Оскар Ланге, предлагали все эти меры. Хрущев в неутомимой жажде изменении пожелал использовать предложения Либермана, поддержанные крупнейшими советскими экономистами Л. В. Канторовичем, В. С. Немчиновым, В. В. Новожиловым. Незадолго до падения, в августе 1964 года, Хрущев согласился на испытание системы Либермана на двух текстильных фабриках:
"Большевичка" в Москве и "Маяк" в Горьком. Через два дня после падения Хрущева Косыгин распространяет эксперимент на ряд других предприятий и объявляет о подготовке программы реформ, охватывающих всю промышленность страны.
Программа, принятая пленумом и утвержденная XXIII съездом, была заранее обречена на провал, ибо пыталась сочетать несовместимое: расширение прав предприятий и восстановление центральных министерств, ликвидированных Хрущевым. О подобной попытке решить квадратуру круга писал В. Ключевский, характеризуя реформы Петра I: "Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе... хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно".
В 60-е годы на Западе прошли бурные выступления молодежи во Франции, США, Западной Германии студенты бунтовали, они были недовольны условиями жизни, ее бесперспективностью. Их вырастило общество потребления, поднявшее впервые в истории материальное благосостояние на небывалый уровень. Однако была утрачена духовность. Молодежь ищет замены. В странах Запада начинаются волнения, демонстрации.
Советская печать, сообщая о беспорядках, расписывая и смакуя их, сравнивала положение молодежи в капиталистическом мире спокойной уверенностью советской молодежи в завтрашнем дне, с стремлением отдать все свои силы делу строительства коммунизма. Однако за фасадом обычного хвастовства скрывалась совсем иная действительность, 60-е годы для советской молодежи также были временем исканий, связанных и с диспутами, и с открытыми проявлениями недовольства режимом и с активными выступлениями против него.
Секретарь ЦК ВЛКСМ Г. С. Павлов писал летом 1966 года в журнале "Коммунист" не без беспокойства об усилившейся тяге молодого поколения к истории и теории коммунистического движения. Как и каждое новое поколение те, кто родились в конце 40-х годов, жаждали узнать правду о своей стране. Снова перед партией встала та же самая задача, что и в прошлом: фальсификация коллективной памяти народа, создание легенд о прошлом. Павлов предлагал собирать молодежь и старых большевиков, свидетелей прошлого, чтобы молодые люди из уст очевидцев событий узнали "правду".
Повсеместно начали организовывать встречи с теми, кто случайно уцелел во время террора, или наоборот активно участвовал в нем. И те, и другие рады были рассказать молодежи "правду". В связи с этим по стране пошли гулять анекдотические истории, вроде рассказа ветерана, который описывая взятие Зимнего дворца в октябре 1917 года, заключает, сокрушенно качая головой: "Да, погорячились мы тогда малость"...
Но молодежь, особенно студенческая, не удовлетворяется встречами с ветеранами. Студенты требуют открытых диспутов, дискуссий, свободного обмена мнениями. Среди студентов, особенно высших учебных заведений, Москвы, Ленинграда, Киева, Горького растет и крепнет настроение покончить с цинизмом, пронизывающим советское общество сверху донизу. Академическое начальство, райкомы комсомолов и партии, местные активисты стремятся ограничить состав и число участников таких диспутов, но это не всегда удается.
На дискуссии, организованной студентами физико-математического факультета МГУ на тему "Цинизм и общественные идеалы" (март 1965), прозвучали резкие выступления против дезинформации официальной печати и требования сказать о совершенных преступлениях в годы сталинского террора. Неверие, скептицизм и Цинизм, распространяющейся среди молодежи, называют результатом политики партии, скрывающей правду. Один из выступавших предложил переименовать газету "Правда" в "Ложь".
Другие студенты требовали привлечь к ответственности соратников Сталина: были названы имена Шверника, Суслова и Микояна. Полтора часа длилось выступление пришедшего на диспут художника Кузнецова, говорившего о преступлениях сталинских времен. Позднее Кузнецов был упрятан властями в "психушку". Переполох, вызванный диспутом, выразился вскоре в "закручивании гаек" в высших учебных заведениях, в усилении преподавания предметов марксизма-ленинизма (научного коммунизма) и установлении правила, по которому неуспевающие по этому предмету не допускаются к сдаче других экзаменов.
Разочарование, недовольство, связанное с крушением старых идеалов и поисками новых охватывает не только студентов, но и часть школьников. В Москве, в школе № 16, группа старшеклассников расклеивает по ночам листовки в защиту Синявского и Даниэля. Участники группы разосланы по разным школам. Наказаны директор школы и учительница Бараль. Последней было вменено в вину, что она устроила два вечера в память Тухачевского и Якира, расстрелянных в 1937 году.
По некоторым данным, в стране в 1967 году насчитывалось около 400 различных неофициальных молодежных групп, находившихся фактически в оппозиции к режиму. Участники групп придерживаются самых различных взглядов, от народнических до фашистских. К ним применяют профилактические меры — беседы, уговаривание, посылку на производство для "исправления", раскассирование по различным школам, беседы с родителями, собрания, обсуждения и прочее. Однако к более активным применяются суровые меры:аресты, суд, заключение в лагери и тюрьмы.
Арест в сентябре 1965 года писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля, а затем в феврале 1966 года суд над ними и жестокий приговор (7 лет лагерей Синявскому, 5 лет - Даниэлю), свидетельствовали о решимости нового руководства покончить с наиболее неприятным источником беспокойства - родившимися в хрущевскую эпоху надеждами на либерализацию системы.
Осуждение "культа личности", на XX съезде, освобождение миллионов заключенных, реабилитация некоторых из них, использованная рядом писателей возможность поставить вопросы - о терроре, причинах военных неудач после гитлеровского нападения, структуре советского общества, а главное, поведение Никиты Хрущева, не перестававшего кидаться из крайности в крайность — посеяли надежды на возможность реформ режима, на возможность формирования общественного мнения. Хрущев разрешил опубликовать "Один день Ивана Денисовича" и тем самым позволил родиться феномену Александра Солженицына. Нет сомнения, что даже гений Солженицына не мог дать его повести, а затем его другим книгам и прежде всего "Архипелагу ГУЛаг" силу, потрясшую сознание мира, если бы подлинность описанного не была подтверждена публикацией "Одного дня Ивана Денисовича" в Москве.
Подлинность свидетельства жертв была подтверждена палачами. Но, разоблачая некоторые преступления Сталина, давая согласие на издание повести Солженицына, Хрущев не отказывался от репрессий. Первая книга о хрущевских лагерях, получившая широкое распространение в "Самиздате", "Мои показания" Анатолия Марченко — свидетельствовала о том, что, если население советских лагерей сократилось по сравнению со сталинскими временами, их характер остался неизменным.
Репрессивная политика Хрущева, несмотря на ее усиление в 60-е годы, носила случайный характер и не могла прекратить послесталинское бурление в обществе. К тому же репрессии носили "закрытый" характер: суды не были гласными, расстрел рабочих Новочеркасска в 1962 году и подавление выступлений рабочих в других городах долгое время оставались неизвестными.
Суд над Синявским и Даниэлем был первым публичным политическим процессом послесталинского времени. Значение его заключалось прежде всего в том, что на скамью подсудимых были посажены писатели, которых обвиняли в "агитации или пропаганде, проводимой в целях подрыва или ослабления Советской власти", в "распространении в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй". Подсудимым было предъявлено обвинение по статье 70 Уголовного кодекса, принятого в хрущевское время. "Агитация или пропаганда", "клеветнические измышления" — были книгами, написанными А. Синявским и Ю. Даниэлем; повестями, рассказами, критическими статьями. Материалом обвинения были литературные произведения: авторов отождествляли с героями произведений. Возможно, что это был первый случай в мировой юридической практике. До сих пор никому не приходило в голову, что Достоевского можно было судить за убийство, ибо Раскольников его совершил — с заранее обдуманным намерением.
Суд над писателями означал формальное завершение послесталинской эпохи "разброда и шатания", конец "оттепели". После смерти Сталина писатели первыми стали задавать вопросы. Статья В. Померанцева "Об искренности в литературе" была первым публичным осуждением лжи, пронизавшей все клетки общества, и первым выражением потребности в искренности, в правде. Писатели — в разной форме и разной степени выражают в печати пробуждение мысли и чувств, казалось бы навсегда вытоптанных в послереволюционные годы. Рождающаяся мысль, не находя возможностей в подцензурной литературе, уходит в "Самиздат".
Начинается, по выражению Анны Ахматовой, "догутенберговский период" советской литературы: сначала стихи, а затем и проза переписываются и распространяются — без разрешения цензуры. Открываются — в "Самиздате" - вычеркнутые из официальной литературы писатели (Булгаков, Платонов, Цветаева, Мандельштам), появляются новые писатели. Награждение в 1958 году Нобелевской премией Бориса Пастернака за роман "Доктор Живаго" дает могучий импульс "Самиздату". Нецензурованная литература находит путь на Запад: рождается "Тамиздат" — опубликованные на Западе книги возвращаются на родину и распространяются неофициальным путем.
Суд над Синявским и Даниэлем был расправой над обеими формами свободной литературы: обвиняемые не только писали без цензуры, но и посылали свои рукописи на Запад, откуда они возвращались в форме книг в Советский Союз. Что еще хуже, они печатали свои произведения под псевдонимами! Жестокий приговор был предупреждением всем авторам "Самиздата" и "Тамиздата", несомненной победой просталинского крыла партии. Выступления, восхваляющие Сталина, происходят то здесь, то там.
Сталинисты активно готовятся дать бой на XXIII съезде КПСС. За неделю до открытия съезда запрещаются представления на сценах московских театров "крамольных" спектаклей: "Живые и павшие" (театр на Таганке), "Теркин на том свете" (театр Сатиры), "Снимается кино" (театр им. Ленинского комсомола) и "Дион" (театр им. Вахтангова). Из плана издательства "Московский рабочий" выбрасывается переиздание книги В. Дудинцева "Не хлебом единым". Из списка кандидатов в делегаты на XXIII съезд от московской партийной организации вычеркивается имя А. Т. Твардовского, редактора "Нового мира". Где-то в Удмуртии делегатом на съезд избирается реакционнейший писатель В. Кочетов, главный редактор журнала "Октябрь".
Угроза официальной реабилитации Сталина сплачивает на короткое время зарождающуюся, пока аморфную, оппозицию среди интеллигенции.
Осуждение Синявского и Даниэля, посеяв разброд и смятение в рядах "прогрессистов", тем не менее находит отпор с их стороны. 63 члена Союза Советских писателей, к которым затем присоединились еще 200 интеллигентов, обратились с письмом в адрес XXIII съезда и президиумов Верховных советов СССР и РСФСР (последние обладают правом помилования) с призывом выпустить А. Синявского и Ю. Даниэля на поруки.
Академик А. Берг, один из крупнейших ученых в области кибернетики, узнав о возможной реабилитации Сталина на съезде партии, заявляет, что в этом случае он демонстративно выйдет из Академии Наук СССР.
Рождается первое слово, означающее человека, согласного открыто выразить свое отношение к действиям советской власти: "подписант". Оно предшествует последующим определениям: "инакомыслящий", "диссидент". "Подписант" действуют в строгих рамках советского закона и не требуют ничего иного, кроме соблюдения закона. В письме 63 писателей просьба выпустить осужденных на поруки аргументировалась тем, что "этого требуют интересы нашей страны. Этого требуют интересы мира. Этого требуют интересы мирового коммунистического движения".
Протесты вызывают новые репрессии. В 1966—67 годах политические процессы организуются по всей стране: в Москве и Ленинграде, Киеве и Львове, Горьком и Риге, Ташкенте и Омске. Суд над Синявским и Даниэлем вызывает протесты на Западе, где не хотят верить в неизменность советского строя. "Правда" отвечает четко и ясно: "Оркестрованная на западе с небывалым размахом кампания в защиту двух диверсантов от литературы дезориентировала кое-кого из честных людей. Видимо, не располагая должной информацией и восприняв писания буржуазной прессы, которая утратив всякий стыд, ставит Синявского и Даниэля в ряд с Гоголем и Достоевским и уверяет, будто на суде шла речь о проблемах литературы и свободе творчества, некоторые прогрессивные деятели встревожились".
Суд над Синявским и Даниэлем был расценен советской интеллигенцией как угроза возвращения к "сталинским временам". Протесты против процесса носят подчеркнуто антиоппозиционный характер: "подписанты" не считают себя оппозицией, ни в коем случае не хотят быть оппозицией. Около 100 человек демонстрируют 5 декабря 1965 года в день Сталинской Конституции на Пушкинской площади, требуя соблюдения конституции. Во всех коллективных протестах подчеркивается их легальность.
Требования соблюдения советского закона рассматриваются руководителями советского государства как явная оппозиция, угрожающая существованию системы. Требование поставить закон между гражданином и государством, сделать закон обязательным и для граждан, и для государства рассматривается как преступление, наказуемое лагерем. Возникает круг: процессы вызывают протесты, протесты влекут за собой аресты и новые процессы.
Александр Гинзбург, основатель в 1960 году одного из самых первых "самиздатовских" журналов "Синтаксис", арестованный и осужденный за него в 1962 году, собирает в "Белую книгу" протесты против суда над Синявским и Даниэлем. В январе 1967 года его арестовывают и осуждают на 5 лет лагерей. Материалы процесса Гинзбурга и его Друга Юрия Галанскова, основателя "самиздатовского" журнала "Феникс" (1966), осужденного на 7 лет лагерей, собираются в книгу "Процесс четырех" Павлом Литвиновым, осужденным в 1968 году на 5 лет ссылки.
Складывающееся после свержения Хрущева общественное движение называет себя Демократическим. Его участник и первый исследователь Андрей Амальрик отмечает, что Демократическое движение включало в себя представителей трех основных идеологий, кристаллизовавшихся в послесталинскую эпоху, как альтернативные программы: "подлинного марксизма-ленинизма", "либерализма" и "христианской идеологии".
Первая из альтернативных программ исходила из того, что Сталин исказил марксистско-ленинскую идеологию, а возвращение к ней позволит оздоровить общество; вторая — полагала возможным постепенный переход к демократии западного типа с сохранением принципа общественной и государственной собственности; третья — предлагала в качестве основы общественной жизни христианские нравственные ценности и, следуя традициям славянофилов, подчеркивала особый характер России.
В начале 70-х годов, одновременно с обособлением трех оппозиционных течений, произойдет их персонификация. Каждая из программ станет отождествляться с личностью, наиболее ярко ее выражающей: Андрей Сахаров будет восприниматься, как воплощение либерально-демократической оппозиции; Александр Солженицын превратится в символ "христианской идеологии". Рой и Жорес Медведевы становятся наиболее известными глашатаями "подлинного марксизма-ленинизма.
А. Амальрик констатировал в 1969 году, что "число участников Движения в общем столь же неопределенно, как и его цели. Оно насчитывает несколько десятков активных участников и несколько сот сочувствующих Движению и готовых его поддержать". Не имея возможности назвать число участников Демократического движения, Амальрик делает опыт анализа его социального состава. В числе 738 человек, подписавших коллективные и индивидуальные письма протеста против суда над Галансковым и Гинзбургом было 45% ученых, 22% деятелей искусства, 13% инженеров и техников, 9% издательских работников, учителей, врачей, юристов, 6% рабочих, 5% студентов.
Протесты против произвола, против процессов, нарушающих закон, в защиту прав человека воспитывают общественное сознание, пробуждают к жизни гражданские чувства, безжалостно истреблявшиеся долгие десятилетия. Протесты подрывают государственную монополию на тайну и предают гласности репрессивную деятельность государства. Важную роль играет в этом "Хроника текущих событий", начавшая выходить в 1968 г. Строго придерживаясь рамок закона, "Хроника" предает гласности все его нарушения советскими органами. Влияние идеологии "подлинного марксизма-ленинизма" проявляется в распространении убеждения, что главная цель Демократического движения — не допустить возвращения сталинизма, реабилитации Сталина.
Отсутствие глубоких теоретических исследований советского общества, советской системы вело к тому, что замена тотального террора выборочным рассматривалась как прогресс, как завоевание, которое необходимо беречь и защищать. Страх перед возвращением сталинизма вел к тому, что существующий режим казался мягким, либеральным, слабым. А. Амальрик приходит к выводу в 1969 г. , что "режим не нападает, а обороняется. Его девиз: не троньте нас,и мы вас не тронем". Но Амальрик ошибался. Оборона была лишь временной.
Во второй половине 50-х и в 60-е годы советская система впервые за долгие десятилетия столкнулась с феноменом оппозиции. Это еще не была подлинная оппозиция - только ее зародыш. Но сам факт появления советских граждан, задающих вопросы о характере функционирования режима, вызывал страх у власти. Лояльное требование соблюдения закона не только казалось, но и в действительности было покушением на основы советского государства, ибо разоблачало фикцию закона, обнажало подлинную реальность, скрывающуюся за иллюзорностью слова.
Репрессии не прекращаются после смерти Сталина. Они лишь приобретают иной характер и сокращаются в масштабе. "Либерал" Хрущев, распустивший сталинские лагеря, очень скоро начал их снова наполнять, добавив к гамме репрессивных мер психиатрические больницы, как место заключения для инакомыслящих. Иллюстрацией к хрущевской политике репрессий могут быть аресты молодых москвичей, выступавших с чтением стихов в центре города — на площади Маяковского. Аресты — в числе арестованных были Ю. Галансков, В. Буковский, Э. Кузнецов - были произведены в октябре 1961 года, за три дня до XXII съезда партии, на котором впервые открыто говорилось о сталинских преступлениях. XXII съезд решил вынести тело Сталина из Мавзолея, но дух его жил в арестах, проводившихся в то же самое время.
Чудовищность сталинских преступлений превосходила воображение и породила убеждение, что террор, жертвами которого падают миллионы, неотъемлемая часть сталинизма. В годы правления Хрущева было доказано, что не меняя ничего в основах сталинского социалистического государства, можно обойтись без массового тотального террора. Хрущев продемонстрировал возможность делимости террора. Инерция сталинского террора неумолимо захватывала все население — щадился, оставался неприкосновенным только Великий Кормчий. Хрущев остановил террор на пороге ЦК.
А. Авторханов пишет: "Уже во время ликвидации "антипартийной группы" Молотова, Маленкова, Кагановича Хрущев допустил роковую при данной системе ошибку, которая предрешила, в конечном счете, его собственную гибель: он оставил на свободе участников этого первого заговора против себя. Если бы он уничтожил участников июньского заговора 1957 года, то октябрьский заговор 1964 года вообще не состоялся бы. Октябрьские заговорщики точно знали, что в случае неуспеха их ждет не пуля, а пенсия".
Террор не ограничивался - он делился. Менялся его характер, неизменной оставалась сущность. Как неизменной оставалась сущность государства. Делимость террора свидетельствовала о стабильности режима, о том, что тотальный террор эпохи Ленина и Сталина сделал свое дело: позволил уничтожить оппозицию, изменить социальный состав общества, создать государство, основанное на страхе. Тотальный террор после смерти Сталина оказался ненужным, опасным для "номенклатуры".
Террор эпохи Хрущева, а затем эпохи Брежнева казался мягким, незначительным, либеральным только по сравнению со сталинскими репрессиями. 7 и 5 лет за публикацию литературных произведений за границей для Синявского и Даниэля — наказание, которое вызвало бы возмущение, если бы касалось писателей любой капиталистической страны, казалось проявлением доброты по сравнению со сталинским временем. Лауреат Нобелевской премии Михаил Шолохов с тоской вспоминал на XXIII съезде партии времена, когда "судили, не опираясь на разграниченные статьи уголовного кодекса", а "руководствуясь революционным правосознанием", и когда непременно бы расстреляли "оборотней". Любое наказание казалось мягче расстрела.
В результате эпоха Брежнева представлялась несравнимо "мягче" эпохи Сталина. И это было верно, до тех пор пока сталинский террор продолжал считаться нормой. Он продолжал считаться нормой руководителями страны, полагавшими, что они проявляют мягкость, не расстреливая инакомыслящих. Он продолжал считаться нормой участниками Демократического движения, ждавшими в тревоге реабилитации Сталина и автоматического появления затем нового Сталина.
Владимир Буковский, один из участников и наиболее ярких представителей Демократического движения, делит рождавшуюся оппозицию на "подпольную" и "открытую", видя в этих двух формах выражение двух психологии, "двух способов жить: потаенного, подпольного, раздвоенного - и открытого, апеллирующего к закону, активно отстаивающего гражданские права". Буковский вспоминает, что "все пятидесятые и шестидесятые годы, словно грибы, вырастали организации, союзы, группы и даже партии самых различных оттенков". Часть из них, преимущественно в Ленинграде, конспирировалась, пыталась действовать в подполье.
Подпольные "организации", многие из них насчитывали по несколько членов, пытались, как метко подмечает В. Буковский, "повторить историю КПСС". История "подпольного движения" этого времени прекрасный образец воздействия мифа, созданного коммунистической партией СССР, даже на тех, кто в него перестал верить. "Подпольщики" старались создать организацию, которая, распространяя литературу, собирала бы единомышленников, чтобы затем перейти к осуществлению программы.
Миф о том, что именно таким образом совершила революцию партия большевиков, убедил даже самих большевиков. Подпольные организации преследовались особенно жестоко. Причем независимо от программы: была ли это организация подпольных марксистов "Колокол" (процесс в 1965 году) или подпольных социал-христиан (процессы 1967-68 годов). Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа (ВСХСОН), созданный в феврале 1964 года четырьмя выпускниками Ленинградского университета, просуществовал 3 года.
ВСХСОН, насчитывавший 28 членов и 30 кандидатов, готовившихся вступить в Союз, был крупнейшей из раскрытых подпольных организаций. Идеология ВСХСОН питалась прежде всего "русской идеей" Н. Бердяева. Программа отвергала существующий в СССР строй, видя в нем "разновидность государственного монополистического капитализма" с экономической точки зрения, и "крайний тоталитаризм, вырождающийся в деспотию" с политической. Отвергая коммунистическую систему и критикуя пороки капитализма, программа ВСХСОН предлагала государство "теократическое, социальное, представительное и народное".
Члены Союза рассматривали программу, сочетавшую идеи персо-надизма, корпоративизма и социал-христианства, как перспективную цель. Своей практической задачей Союз ставил рост численности организации и самообразование. Но включение в программу пункта, гласившего: "Освобождение народов от коммунистического ига может быть достигнуто только вооруженной борьбой. Для полной победы народу необходима своя подпольная армия освобождения, которая свергнет диктатуру и разгромит охранные отряды "лигархии", дало возможность КГБ представить ВСХСОН террористической организацией.
История Социал-Христианского Союза характерна для "подпольного" типа мышления, вдохновленного большевистской мифологией. ВСХСОН строился как настоящая партия, с "главой организации", "начальником идеологического отдела", "хранителем материалов". Руководитель Союза Игорь Огурцов был осужден на 15 лет заключения, в том числе на 7 лет в печально знаменитой Владимирской тюрьме. Власти, перепуганные подпольной организацией, нераскрытой в течение 3 лет, безжалостно расправились с "террористами", хранившими один заржавленный пистолет.
Подпольный характер Союза, закрытый суд над его членами были причиной того, что его деятельность, его программа оставались долгие годы почти неизвестными.
Значительным событием общественной жизни страны стало письмо А. Солженицына, адресованное IV съезду Союза писателей в мае 1967 года. Ни один из 300 делегатов съезда, получивших письмо, не прочитал его с трибуны. Но 80 писателей (затем к ним присоединилось еще 9) потребовали обсуждения вопросов, затронутых Солженицыным. Автор "Одного дня Ивана Денисовича" выступил против цензуры: "Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем "Главлита" тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно-неграмотных людей над писателями. Пережиток средневековья, цензура доволакивает свои мафусаиловы сроки едва ли не в XXI век!"
Осторожно, в завуалированной форме А. Солженицын высказывал мысль о том, что цензура представляет собой основу советской системы, живущей на лжи, запрещающей правду. Три года спустя в Нобелевской лекции 1970 года по литературе он выразит эту мысль в лапидарной форме: "Одно слово правды весь мир перетянет".
Непрочитанное на съезде писателей в Москве, письмо Солженицыны было прочитано на съезде писателей в Праге и получило поддержку подавляющего большинства чешских и словацких писателей.
"Пражская весна", как принято называть события в Чехословакии 1967—68 годов, многими чертами (несмотря на многие различия) сходна с событиями 1956 г. в Венгрии. Подобный процесс проходил и в Польше - в 1956 г. и в 1968 г. Всюду нараставшее недовольство населения находило выражение прежде всего в кругу интеллигенции: писатели излагали чувства и требования народы программы реформ находили сторонников не только среди рядовых членов коммунистических партий, но и в руководстве. Появились руководители, обещавшие устранить недостатки коммунизма, сохранив систему, обещавшие "социализм с человеческим лицом".
Смерть Сталина и XX съезд дали толчок к "польскому Октябрю" и революции в Венгрии. Свержение Хрущева и нарастание оппозиционных настроений в Советском Союзе дали импульс "пражской весне" и событиям 1968 г. в Польше.
Рождение оппозиционного движения в СССР в 1964-68 гг. , появление зародыша общественного мнения сопровождалось усилением национальных чувств в советских республиках. Политика советского руководства носит присущий ему в это время двусмысленный характер: в 1967 г. завершается многолетняя борьба малых народов, депортированных во время войны на восток, за официальную реабилитацию. Изданы соответствующие указы. Как будто все в порядке, но одновременно крымским татарам не разрешают вернуться на родину - в Крым, месхам (грузинам-мусульманам) не разрешают вернуться в Грузию, немцам Поволжья — в Поволжье.
В середине 60-х годов усиливаются национальные движения на Украине, в Литве, Закавказье.
В 1965 году волна арестов прокатилась по Украине. Удар был нанесен по интеллигенции, преимущественно молодежи. Литературный критик Иван Дзюба направил первому секретарю ЦК Украины П. Шелесту и председателю Совета министров В. Щербицкому длинный меморандум "Интернационализм или русификация", в котором объяснял причины беспокойства украинской интеллигенции.
И. Дзюба протестовал против "русификации", в которой видел угрозу существованию украинского народа, обвиняя украинское правительство в нарушении "ленинских принципов национальной политики и национального строительства". В 1966 году известный украинский журналист Вячеслав Чорновил, вызванный в качестве свидетеля по Делу Михаилы Осадчего, арестованного за книгу "Бельмо", описывавшую жизнь в лагере, заявил протест против нарушений советского закона. Затем он обратился к прокурору республики с жалобой на преследования, которым подвергалась украинская интеллигенция. И был арестован. За резкий протест против "русификации" был арестован в 1965 году учитель истории Валентин Мороз.
Судьба этих зачинателей украинского национального движения в середине 60-х годов отражает судьбу движения: после первого протеста их снова сажали в лагерь. В 1980 году В. Чорновил и М. Осадчий отбывали очередной срок. В. Мороз после 13 лет заключения был в 1979 году обменен — вместе с А. Гинзбургом, Э. Кузнецовым рассказывавшие от первого лица о подвигах Брежнева на воине, на индустриальном фронте, на сельскохозяйственном фронте.
Генеральный секретарь был объявлен лучшим писателем страны. Сталин. твердо веривший в магическую силу слова, всю жизнь мечтал быть признанным как Поэт. Осуществить мечту удалось Брежневу. Председатель Союза советских писателей Г. Марков объявляет "книги Брежнева" "наукой побеждать", заверяет, что "по популярности, по влиянию на читательские массы, на их созидание книги Леонида Ильича не имеют себе равных". Литература официально была объявлена "партийной пропагандой", Верховный Жрец объявлен Хранителем Слова.
При вручении премии лауреат обещал: "Если выкрою время, если сумею, то записки продолжу".
Культ Брежнева казался невозможным в 1964 году, как невозможным казался культ Хрущева в 1954, а культ Сталина в 1924 году. Исторический опыт свидетельствует о том, что качества, необходимые генеральному секретарю, выявляются лишь в ходе жесточайшей борьбы. К тому времени, когда достигается победа, генеральный секретарь развивает имевшиеся и приобретает недостававшие ему качества. Он обтесывается, пока не принимает необходимую форму, проявив незаурядные способности: хитрость, ловкость, осторожность, беспощадность и полное пренебрежение всякими догмами.
Крупнейший знаток большевизма Борис Суварин объясняет происхождение советского государства так: Ленин был одержим двумя историческими прецедентами - якобинцы потерпели поражение, ибо недостаточно гильотинировали, парижские коммунары потерпели поражение, ибо недостаточно расстреливали. Нужно избежать этих ошибок и террор нарастает .
С октября 1917 г. террор становится важнейшим элементом строительства социалистической утопии. Во всех странах, вступающих на путь строительства лучшего мира по советскому образцу, всюду -от Кубы до Камбоджи, от Албании до Эфиопии, от Чехословакии до Китая — сопротивление коммунистам подавляется жесточайшим образом. Террор рассматривается как единственная возможность навязать большинству населения власть меньшинства.
По сравнению со сталинским террором преследования хрущевской эпохи казались предельно мягкими. Они получили название -репрессии.
Советские граждане, и в том числе подвергавшиеся преследованиям и посаженные, и западные наблюдатели настолько привыкли к сталинским размерам террора, что его замену репрессиями сочли изменением режима.
Немецкий психолог Бруно Беттелыем, побывавший в гитлеровских концлагерях, а затем получивший возможность эмигрировать в США, анализировал поведение эсэсовской охраны и заключенных. Б. Беттелыем отмечает особое значение в процессе психического уничтожения личности безжалостной, бессмысленной, тотальной жестокости по отношению к заключенному сразу же после ареста. Классическое описание этого процесса дает А. Солженицын в сцене ареста Володина в романе "В круге первом". Психологический шок долгих лет сталинского террора, испытанный целым народом, оставил после себя Большой Страх, который замещает Большой террор.
Преемники Ленина и Сталина имеют возможность применять террор выборочно, в тех направлениях, где обнаруживается тенденция к уменьшению Большого Страха.
Репрессии эпохи Хрущева и Брежнева стали реальным отражением происходящих в обществе процессов, разоблачающих фикцию тотального подчинения идеологии. Репрессии вытаптывают прорастающие сквозь выжженную террором почву ростки сопротивления.
Первое направление преследований — диссидентское движение. В 1978 г. "Краткий политический словарь" впервые включил статью "диссиденты". "Диссиденты" — по определению Словаря — "люди, отступающие от учения господствующей церкви (инакомыслящие) ".
Империалистическая пропаганда, объясняет Словарь, использует этот термин "для обозначения отдельных отщепенцев, оторвавшихся от социалистического общества, лиц, которые активно выступают против социалистического строя, становятся на путь антисоветской деятельности, нарушают законы и, не имея опоры внутри страны, обращаются за поддержкой за границу, к империалистическим подрывным центрам — пропагандистским и разведывательным".
Это определение достаточно широко, чтобы охватить всех "отступающих от учения господствующей церкви" — советской идеологии. Статья "диссиденты", звучащая как обвинительное заключение, заканчивается приговором, сформулированным Брежневым: "Наш народ требует, чтобы с такими, с позволения сказать, деятелями обращались как с противниками социализма, людьми, идущими против собственной Родины, пособниками, а то и агентами империализма. Естественно, что мы принимаем и будем принимать в отношении их меры, предусмотренные законом".
Крупнейший специалист по диссидентству — председатель КГБ Андропов, расшифровывая слова генерального секретаря, относит к числу диссидентов людей, "побуждаемых политическими или идейными заблуждениями, религиозным фанатизмом, националистическими вывихами, личными обидами и неудачами... наконец, в ряде случаев психической неустойчивостью".
Председатель КГБ напоминает, что "социалистическая демократия носит классовый характер". Следовательно, "все советские граждане, интересы которых совпадают с интересами общества, пользуются высшими демократическими свободами. Совершенно иначе обстоит дело, если эти интересы не совпадают". В этом случае: "Пусть нам не твердят о гуманизме". В 60-ю годовщину революции председатель КГБ торжественно прокламирует закон социалистической демократии: все, кто с нами согласен, совершенно свободны быть с нами согласными.
Начало 70-х годов было кульминацией первого периода диссидентского движения, развивавшегося прежде всего под лозунгом защиты прав граждан, соблюдения закона. Смелость диссидентов, предающих широкой гласности факты нарушений законов и репрессий, поражает мир. А. Солженицын и А. Сахаров дают пресс-конференцию иностранным журналистам.
Американский журналист регистрирует для телевидения выступления Владимира Буковского, Александра Гинзбурга, Андрея Амальрика и Петра Якира, причем Гинзбург присылает пленку с записью своего комментария из лагеря. П. Якир определил новое положение в стране: "При сталинизме всегда был железный занавес и никто не знал, что здесь творится. Сейчас мы стараемся каждый арест, каждое увольнение с работы предавать гласности, то есть информировать людей о том, что происходит в нашей стране".
Основание в 1970 году А. Сахаровым, А. Твердохлебовым, В. Чалидзе Комитета защиты гражданских прав — первой открытой диссидентской группы, награждение А. Солженицына Нобелевской премией в октябре того же года были восприняты, как победа диссидентства и вызов власти. Открытая деятельность диссидентов рассматривалась как проявление слабости власти и уступки Западу, как цена "разрядки".
Западное общественное мнение, пораженное смелостью советских диссидентов, выступает в их защиту: "... сила западной гневной реакции была неожиданна для всех и для самого Запада, давно не проявляющего такой массовой настойчивости против страны коммунизма, и тем более для наших властей, от силы этой реакции они просто растерялись".
Арест П. Якира в июне 1972 года показал, что КГБ разработал тактику борьбы с "инакомыслием". Она останется неизменной на протяжении всех 70-х годов. Каждый "инакомыслящий" становится объектом бдительного внимания, окружается тайными и явными агентами. Инкубационный период заканчивается, когда выясняются все друзья, единомышленники, сочувствующие. Затем производится один или несколько арестов, организуется процесс. Шум, вызываемый процессом над ставшим известным диссидентом, концентрирует на себе внимание Запада. Под этот шум производятся аресты неизвестных диссидентов - репрессии, как камень брошенный в воду, расходятся широкими кругами. Страх возвращается.
Суд над Якиром и Красиным, организованный в августе 1973 года, был первым послесталинским политическим процессом, на котором обвиняемые признались и раскаялись. Советские следственные органы вновь используют "раскаяние" как форму борьбы. Большинство диссидентов отказывается "раскаяться" и использует суд, как трибуну для выражения своих взглядов. "Самиздат" распространяет выступления на процессах В. Буковского, А. Амальрика, Ю. Орлова, А. Твердохлебова и других. Советская пропаганда — печать, телевидение — распространяет выступления "покаявшихся диссидентов": П. Якира, украинца Ивана Дзюбы (1976), грузина 3. Гамсахурдия (1978), священника Дмитрия Дудко (1980).
В 70-е годы КГБ громит правозащитное движение, подвергает арестам членов групп по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений, созданных в Москве в 1975 году по инициативе Юрия Орлова, а затем на Украине, в Литве, Грузии и Армении (1976— 77), инициаторов создания свободных профсоюзов (1978-80), верующих, участников национальных движений. Рапорт Эмнести Интернейшенел "Политические заключенные в СССР: отношение к ним и условия заключения" перечисляет наиболее распространенные виды репрессий: "лагерь, тюрьма, психиатрическая больница, в которой заключенные пользуются меньшими правами, чем их товарищи в лагерях, ссылка и высылка".
Преследования, которым подвергаются диссиденты за "инакомыслие", являются лишь частью репрессивной политики государства. Поскольку "цель коммунизма — всестороннее и гармоническое развитие личности", постольку, утверждают советские философы, "эта цель не может быть достигнута без активной регулирующей и организаторской деятельности государства". Репрессивная политика в СССР объясняется воспитательной необходимостью, борьбой с "пережитками прошлого". Главные пороки в обществе "реального социализма" — это "хищение социалистической собственности, прогулы, злоупотребление спиртными напитками".
Воровство и коррупция приобрели всеобщий характер, позволяющий советскому адвокату сделать вывод о превращении СССР в 60-е—70-е годы в "клептократическое государство". Алкоголизм приобрел чудовищные размеры. На пленуме Верховного суда СССР приводились результаты исследования, проведенного в одном районе Литовской республики. В 1963 г. на одного жителя приходилось в среднем 8 литров водки, в 1973 г. - 28,5 л. В среднем каждый житель района (Литва — одна из передовых по культуре республик СССР) потратил на водку 230 рубл. , а на книги - 3 руб.
Одним из последствий алкоголизма является резкое увеличение числа заключенных. Только в 1974 г. к суду было привлечено 600 тыс. шоферов за вождение машины "в нетрезвом виде". Каждое дело заканчивалось осуждением на лагерный срок.
Государство, делая вид, что борется с алкоголизмом, поощряет его, ибо значительная часть бюджета строится на продаже спиртных напитков, и потому что пьянство одурманивает население, отвлекая его от забот трудной жизни. Государство преследует хищения и коррупцию и прикрывает на них глаза, поскольку они служат смазкой, позволяющей социалистической экономике существовать. Разложение общества в результате повального пьянства и всеобщей коррупции усиливает государство: все граждане виновны и государство вольно карать их или миловать. В первом случае оно справедливо, во втором — добро. И всегда — право.
Пьянство назвал серьезной проблемой Брежнев в докладе на XXVI съезде КПСС. По неопубликованным сведениям 40% советского населения страдает алкоголизмом, а 20% неизлечимо. Но алкоголизм далеко не единственная проблема советского общества. С 1975 г. в Советском Союзе прекратилась публикация статистических данных о детской смертности. И совсем не случайно.
Согласно последним данным, опубликованным Центральным Статистическим Управлением, детская смертность в СССР возросла между 1970 г. и 1975 г. более, чем на 1/3. Американские исследователи установили на основании различного рода данных, что власти не включали в статистические данные по крайней мере около 14% всех случаев детской смертности. Согласно их подсчетам детская смертность в Советском Союзе составляла 40 на 1000 родившихся, в то время как в США и в Западной Европе лишь 13 на 1000.
Ожидаемость жизни в СССР также понизилась с начала 60-х годов. Сейчас она на 6 лет ниже чем в других развитых странах. В таком положении не находится ни одна из европейских стран. СССР теперь сравнивают по детской смертности и ожидаемое жизни с развивающимися странами Латинской Америки и Азии (Коста-Рика, Ямайка, Малайзия, Шри Ланка, Мексика). Объяснить этот процесс можно лишь частично, отнеся его за счет ухудшения питания населения, роста алкоголизма, заражения окружающей среды, уничтожения природы, увеличения несчастных случаев на производстве, ростом автомобильных аварий, последствиями частых абортов. Но известно также, что смертность увеличилась среди рабочих металлической промышленности в Харькове, женщин средних лет, работающих в колхозах и пр.
В 1975 г. почти каждая возрастная группа в СССР имела более высокую смертность чем в I960 г. В возрастной группе свыше 50 лет смертность увеличилась почти на 20%, для 40-летних более чем на 40%.
Ожидаемость жизни снизилась для мужчин, начиная с 1965 г. , на 4 года.
Одна из причин - ухудшение медицинского обслуживания. Исследователи приходят к выводу, что помимо снижения расходов на здравоохранение (1965 - 6,6% госбюджета, 1978 - 5,2%) средства тратятся не на улучшение медицинского обслуживания, а на расширение его. Между тем лишь грипп убивает ежегодно десятки тысяч детей в младенческом возрасте. Хотя в стране медицинского персонала в два раза больше чем в США, но качество подготовки гораздо хуже. Медицинские работники одна из наихудше оплачиваемых категорий работников в СССР и профессия медика не является престижной. Плохая подготовка медицинского персонала ведет к резкому росту послеоперационных смертей и осложнений.
В СССР медицинское обслуживание считается бесплатным. Но здесь, также как и в других областях экономики, процветает коррупция. Хочешь хорошего доктора — плати, хороший уход - плати сестре или няне.
Практически в СССР происходит кризис здравоохранения. Но это лишь одно из проявлений перманентного кризисного состояния советской экономики.
В. Буковский пишет о подсчетах, произведенных им и его друзьями в лагере: "По нашим самым аккуратным подсчетам, число заключенных не бывает меньше 2,5 млн. , - это 1% населения, каждый сотый". По официальным данным (неофициальным образом, вывезенным на Запад) в 1976 г. было осуждено 976. 090 человек. На 1 января 1977 г. в лагерях и тюрьмах СССР отбывало наказание 1. 612. 378 чел.
Кроме того на "стройках народного хозяйства" отбывало наказание 495. 711 чел. Ю. Орлов, осужденный 18 мая 1975 г. за создание Хельсинского комитета на 7 лет лагерей и 5 лет ссылки, подготовил с друзьями рапорт о числе заключенных в СССР в 1979 г. В конце 70-х годов численность населения тюрем и лагерей составляла по их подсчетам не менее 3 млн. человек. К этому числу следует добавить около 2 млн. «малосрочников»(осуждкенных до 3 лет), отбывающих наказание «на стройках народного хозяйства».
Характер государства определяется различными критериями. Число заключенных—один из них. Даже по официальным данным на 8 февраля 1977 г. в стране насчитывалось 1,7 млн. заключенных. При 260 миллионах населения в 1979 году— это несомненный прогресс по сравнению с 15 миллионами при 180 миллионах населения в сталинские годы.
Число заключенных в России составляло 183 тысячи при 140 миллионах населения, результаты, достигнутые после шести десятилетий строительства нового мира, покажутся чрезвычайно красноречивыми.