Страницы минувшего

Трагедия ХХ века

Кузнецов Игорь

---

Часть III.ЗАЛОЖНИКИ ВРЕМЕНИ

«ДЕЛО» ПОЛКОВНИКА МЯСОЕДОВА

Дело, о котором пойдет здесь речь, не причислишь к разряду ординарных. И по тому резонансу, который оно вызвало в свое время, и по обилию взаимоисключаемых мнений, суждений, оценок, высказанных о нем впоследствии. Неудивительно: ведь следом за жандармским полковником Мясоедовым на скамье подсудимых оказался его патрон, некогда генерал-губернатор, затем начальник генерального штаба русской армии, а в течение шести лет — военный министр России.

Не говоря уже о том, что генерал, обвиненный в шпионаже, само по себе редкое явление в истории, шпион — военный министр, да еще в годы войны, — вообще беспрецедентный случай. Но парадокс выглядел правдоподобно. Легкомысленный кавалерийский генерал, селадон и царедворец, казнокрад и лжесвидетель Сухомлинов, подобно своему протеже, являл такой букет отрицательных качеств, что многие охотно верили: измена состоялась…

31 марта 1866 года в Вильно в семье дворян Мясоедовых родился долгожданный первенец Сергей. Род их был древен. Правда, в последние годы он несколько обеднел, но не затерялся среди представителей других разорявшихся дворянских гнезд: родная сестра главы семьи была женой важного российского сановника графа Д.М.Сольского, позже ставшего членом Государственного совета.

Начало жизни С.Н.Мясоедова было обычным для «благонравного дворянина» — Московский кадетский корпус , затем Оренбургский пехотный полк. Армейская лямка скоро натерла изнеженные плечи молодого Мясоедова, и в 1892 году он решил заняться более легким и почетным в его глазах делом — стать жандармом. Связи помогли сочетать приятное с полезным: его назначили в родные края на пограничную станцию Вержблово.

Через полтора года — он помощник, а затем и начальник Вербловского жандармского отделения Санкт-Петербургско-Варшавской железной дороги. Должность на редкость приятна: границу без конца переезжали важные сановные лица, члены царской и королевских фамилий — они жали руку, похлопывали по плечу… Не раз Мясоедов был «высочайшею пожалован улыбкой», сам царь давал ему богатые чаевые, одарил золотым браслетом с рубинами и бриллиантами, золотыми часами.

По ту сторону границы находилось охотничье имение германского императора . Вильгельм II несколько раз приглашал Мясоедова к своему столу, подарил ему фотографию с автографом, однажды даже выпил за его здоровье, чем растрогал Мясоедова, по его словам, до слез. Награды сыпались на Мясоедова со всех сторон. На пухлой груди уже не хватало места: за несколько лет он получил 26 русских и иностранных орденов и медалей.

Все было бы хорошо, если б Мясоедова не мучила одна страсть — жажда денег. Родовое имение большого дохода не давало, жалованья едва-едва хватало на оплату кутежей и любовниц. Надо было изыскивать дополнительные источники для веселой жизни. Прежде всего Мясоедов задумал выгодно жениться.

Он долго выбирал невесту и, наконец, после немалых колебаний женился. Клара Самуиловна Гольдштейн не была «истинно русского происхождения», но имела одно бесспорное достоинство: богатый папаша «отвалил» за нее 115 тысяч рублей золотом приданого.

Важно было и другое: семья выходцев из Германии Гольдштейнов была космополитична. Многочисленные деловые связи имелись не только в России, но и в Германии, где продолжал жить брат отца. Это открывало простор для весьма выгодных спекуляций и темных делишек по обе стороны границы.

Мясоедов с головой окунулся в разнообразные гешефты. До департамента полиции и шефа жандармов стали доходить слухи о том, что после женитьбы Мясоедов начал с прохладцей относиться к службе, все внимание уделяет различным торговым предприятиям, сделался комиссионером немецкой экспедиторской фирмы, дает деньги «в рост», спекулирует и даже занимается контрабандой, перевозя через границу в своем служебном автомобиле вина и другие ходовые товары…

26 сентября 1907 года Мясоедов вышел в отставку. Вместе с братьями Борисом и Давидом Фрейбергами (не то дальними родственниками, не то близкими знакомыми семьи жены) он решил организовать акционерное общество «Русское Северо-Западное пароходство» для перевозки эмигрантов из России в Америку. На столь «благородном» поприще дела компаньонов шли неблестяще.

И все же одна только коммерческая деятельность не удовлетворяла Мясоедова. Он не терял надежды опять надеть жандармский мундир. Как только оставил свой пост директор департамента полиции Трусевич, которого Мясоедов считал своим личным врагом, он обратился с прошением о пересмотре всех обстоятельств дела к Столыпину.

Тот даже не ответил на письмо, передав через генерала Курлова, что расследования не будет. Казалось, все надежды рухнули. Но именно в это время жена Мясоедова в доме своего хорошего знакомого сенатора Викторова познакомилась с Е.В.Бутович, ставшей вскоре мадам Сухомлиновой.

21 сентября 1911 года царь через голову министра внутренних дел «повелел» принять на действительную службу в жандармский корпус подполковника Мясоедова. Через неделю Сухомлинов написал командиру отдельного корпуса жандармов генералу Курлову письмо с просьбой прикомандировать к нему Мясоедова и получил согласие.

13 апреля 1912 года петербуржцы буквально рвали друг у друга из рук газету «Вечернее время». В ней были опубликованы две сенсационные статьи. В редакционной «Кто заведует в России военной контрразведкой» и в статье Б.Суворина «Кошмар» писалось о том, что один из офицеров контрразведки (фамилия его не называлась) австрийский шпион.

Этот человек сообщает все русские тайны генеральному штабу Австро-Венгрии, который с недавнего времени почти исчерпывающе осведомлен о всех военных делах России. На следующий день одна из самых продажных русских газет — «Новое время» — полностью перепечатала эту статью, а еще через три дня на ее же страницах была опубликована «Беседа с А.И.Гучковым». Здесь впервые была упомянута фамилия Мясоедова.

Однако обвиненный в шпионаже Мясоедов не ушел в подполье и не удрал за границу. Он поступил несколько необычно для разоблаченного шпиона, но вполне логично для офицера. Встретив на следующий день на ипподроме в ложе Б.Суворина, он вызвал его на дуэль, а когда перетрусивший редактор ответил на это отказом, влепил ему несколько увесистых пощечин. Бывший товарищ председателя III Государственной думы, лидер октябристов — одной из главный политических партий России А.И.Гучков — признал «шпиона» дуэлянтоспособным и принял вызов.

Секунданты Мясоедова требовали самых жестоких условий и предлагали в случае промаха стреляться еще раз. Однако их предложение не было принято. 20 апреля 1912 года состоялась дуэль. Подслеповатый Мясоедов (он был близорук и носил пенсне) промахнулся, а отлично стрелявший Гучков выстрелил в воздух, даровав жизнь «агенту» иностранного (не то немецкого, не то австрийского) государства.

Побив Б.Суворина, Мясоедов в тот же день подал прошение об освобождении со службы «по семейным обстоятельствам». Через день царь уволил его «с мундиром и пенсией». Мясоедов вновь превратился в полковника в отставке. Теперь у него осталась одна цель — снять с себя обвинение в шпионаже. 15 апреля он направляет военному министру письмо с просьбой посадить его под арест и возбудить против него немедленно следствие. Затем дважды обращается к премьер-министру В.Н.Коковцову, призывая на помощь его «дружеские отношения к… графине М.А.Сольской, урожденной Мясоедовой, которой не безразлично, если кого-либо из нашей семьи обвиняют в измене».

Мы подходим к последнему, самому трагичному этапу в жизни бесславного жандарма. Чтобы до конца понять, как могли повесить почти без всяких оснований человека, имевшего весьма солидные связи в самых верхах Российской империи, надо сделать небольшое отступление. До войны Мясоедову мстила охранка, он сделался разменной монетой в руках прожженного политикана Гучкова.

После начала войны к этим силам прибавилась еще одна. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич давно и яро ненавидел Сухомлинова. В свое время военный министр приложил немало сил к тому, чтобы разогнать Совет государственной обороны, который возглавлялся Николаем Николаевичем. Уже по одному этому Сухомлинов имел, по его собственным словам, в лице верховного главнокомандующего «смертельного врага, который изо всех сил затем старался уничтожить… до тла».

В годы войны эта вражда усилилась и еще одним обстоятельством: военными неудачами.

Однако суд над Мясоедовым вряд ли был возможным, если бы ко всем этим причинам не прибавлялась еще одна. Не подлежит сомнению, что Германия имела перед войной в России действительно довольно разветвленную шпионскую сеть, в том числе и в верхах общества.

Но в условиях поражений русских войск в начале войны шпиономания, как всегда это бывает в подобных случаях, достигла таких размеров, при которых всякое проигранное сражение объяснялось предательством, а всякий человек с нерусской фамилией подозревался в том, что он может быть шпионом. Дело зашло столь далеко, что даже царицу Александру Федоровну многие считали немецкой шпионкой или человеком, настроенным весьма германофильски.

Но возвратимся к оставленному нами Мясоедову. Вскоре после объявления войны он написал письмо Сухомлинову, в котором говорил о своем желании опять поступить на службу, чтобы пожертвовать жизнью в действующей армии, а детям оставить доброе имя. Военный министр ответил, что он ничего не имеет против этого желания Мясоедова,

И предложил ему подать прошение в установленном порядке. Это было вежливым, но недвусмысленным отказом в какой бы то ни было протекции. Мясоедов решил все же осуществить свое намерение. 19 августа он был назначен командиром четырех рот рабочего ополчения. В конце сентября эту часть расформировали. Оставшись опять не у дел, Мясоедов решил на этот раз заручиться поддержкой генерал Курлова и других сослуживцев по жандармерии. Одновременно он подал просьбу начальнику штаба 10-й армии о зачислении на какую-нибудь должность.

Вскоре ему предложили должность переводчика, «причем на Вас будут также возлагать поручения по разведке», — сообщил ему генерал-квартирмейстер штаба 10-й армии Будберг. Мясоедов согласился, и в конце октября 1914 года по просьбе командующего 10-й армией генерала Сиверса главный штаб направил полковника Мясоедова на новое место службы.

Мясоедов энергично взялся за новую работу. Он ходит с разведчиками в тыл немецких войск, «чрезвычайно умело получает ценные сведения», «содействует успешности действий войсковой разведки», под огнем «ободряет примером».

Заодно (о чем служебная характеристика пока умалчивала) Мясоедов занимался обычным мародерством: тащил из домов, оставленных в Восточной Пруссии при отступлении немецких войск, картины и скатерти, оленьи рога и оконные занавеси, гравюры и прочие предметы. Но, как всегда бывало в его жизни, гром над Мясоедовым грянул совсем не с той стороны, откуда его следовало бы ожидать.

17 декабря 1914 года в Петроград из Швеции приехал подпоручик 23-го Низовского полка Я.П.Колаковский. За несколько месяцев до этого он попал к немцам в плен, откуда решил выбраться несколько необычным способом: предложил немецкому генеральному штабу свои услуги в качестве шпиона. Перебравшись в Россию, он явился к военным властям с повинной и откровенно рассказал о полученном задании. В день прибытия Колаковского в Петроград его допросили в первый раз.

Выяснилось, что в России Колаковскому поручалось: 1) взорвать мост через Вислу у Варшавы (награда — 200 тыс. рублей); 2) убить верховного главнокомандующего Николая Николаевича (1 миллион рублей); 3) переговорить с комендантом крепости Новогеоргиевск о сдаче ее за 1 миллион рублей. На большее фантазии у немцев (или у Колаковского!) не хватило. О Мясоедове, как это ни удивительно, 17 декабря Колаковский и не заикнулся.

Речь о нем зашла только через неделю, на третьем (!) допросе, 24 декабря. Начав рассказ об издевательствах немцев над пленными православными священниками, Колаковский вдруг совершенно неожиданно и без какой-либо связи с предыдущим рассказом добавил: отправляющий его в Россию работник немецкой разведки лейтенант Бауэрмейстер «советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому полковнику Мясоедову, у которого я мог узнать много ценных для немцев сведений».

На четвертом допросе, в разведывательном отделении VI армии, 8 января 1915 года Колаковский показал: «В России мне был указан только полковник Мясоедов, но роль его в деле шпионажа мне никто не рассказал».

Наиболее развернутые показания против Мясоедова Колаковский дал на допросе в штабе фронта в городе Седлец 15 февраля 1915 года. И здесь противоречий было более чем достаточно. Заявив о том, что Мясоедов пять лет служил немцам (то есть с 1909 года), Колаковский, ссылаясь на Бауэрмейстера, стал рассказывать о том, как Мясоедов «работал» на немцев в бытность свою начальником жандармского отделения в Вержблове, то есть еще до апреля 1907 года.

Судьба жандармского полковника оказалась в руках начальника штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенанта Гулевича — ставленника Николая Николаевича (он еще полковником служил у него делопроизводителем в Совете государственной обороны). Непосредственно расследование было поручено генерал-квартирмейстеру М.Д.Бонч-Бруевичу и начальнику контрразведки штаба фронта полковнику Батюшину.

Вечером 18 февраля 1915 года Мясоедов был арестован. Жандарм, никогда не знавший чувства милосердия к тем, кого он сам отправлял в тюрьму, немедленно послал слезливое письмо начальнику штаба Северо-Западного фронта: «Меня арестовали самым грубым образом, обыскали, ничего не нашли предосудительного… Не зная за собой, безусловно, ни малейшей вины… прошу лишь о скорейшем рассмотрении обстоятельств, вызвавших мой арест».

Бесспорных фактов, уличавших Мясоедова в шпионаже, не было выявлено и позже, во время следствия. Однако запущенная машина царского суда и охранки не работала вхолостую.

В последующие дни было арестовано 18 близких и дальних знакомых Мясоедова и его жена.

Первоначально дело передали в Варшавский окружной суд, но его послушность «вышестоящему начальству» была небезгранична, и вскоре дело Мясоедова попало в военно-полевой суд. Первый приговор из-за разногласий судей не был утвержден командующим Н.В.Рузским. По воспоминаниям последнего, именно это стоило ему поста командующего фронтом.

Разгневанный верховный великий князь Николай Николаевич заменил Рузского генералом М.В.Алексеевым, а на деле Мясоедова, по сведениям хорошо информированного А.А.Самойло, положил резолюцию: «Все равно повесить!» 14 марта начальник штаба Северо-Западного фронта сообщил коменданту Варшавской крепости: «По повелению верховного главнокомандующего вам предписывается учредить военно-полевой суд из штаб-офицеров для суждения полковника Мясоедова».

Вечером 18 марта в большом зале Александровской цитадели начался суд. Были вызваны четыре свидетеля. Главный, Колаковский, приглашен не был «за дальностью расстояния», хотя за две недели до этого его вызывали в ту же Варшаву на допрос.

В чем же конкретно он обвинялся? Ему инкриминировалось следующее: по утверждению обвинения он, находясь на службе в жандармском корпусе до 26 сентября 1907 года и с 27 сентября 1911 года по 17 апреля 1912 года «располагая по своему служебному положению секретными сведениями о наших вооруженных силах… войдя в сношения с агентами иностранных правительств, сообщал этим агентам для передачи их правительствам, и в том числе германскому», эти «самые секретные сведения». Ни одного факта, ни одного имени! Сообщал — и все!

По законам Российской империи за шпионаж в мирное время полагалась бессрочная каторга. Он ее и получил по этому пункту обвинения.

Второй пункт обвинения касался его «шпионской» деятельности уже в военное время. Он состоял из трех подпунктов. Два из них просто нелепы. Мясоедов обвинялся в том, что а) «через посредство необнаруженных лиц… довел до сведения германских военных властей» данные о перемещении одного из русских корпусов и б) не сообщил в штаб собранные его помощником сведения «о том, какие именно германские войсковые части 14 февраля сего года находились в г. Мариамполе и его окрестностях». На последнее обвинение Мясоедов возразил, что не хотел вводить в заблуждение штаб, послав еще не проверенные сведения. Оба обвинения были настолько надуманны, что вся пятерка судей единодушно написала против них: «Не доказано». Третий пункт обвинения выглядел не более убедительным. Мясоедову ставилось в вину, что он «добыл под вымышленным предлогом необходимости для исполнения возложенного служебного поручения составленную 19.1.1915 года секретную справку о расположении войсковых частей, входивших в состав 10-й армии». Эту злополучную справку с адресами Мясоедов, часто ездивший в штабы дивизий, преспокойно хранил у себя.

В этом же подпункте обвинения Мясоедову ставилось в вину то, что он собирал сведения о расположении русских войск во время служебной командировки в деревню Дембову-Руду, куда он выехал якобы для того, чтобы «узнать о положении дел на передовых позициях, и, пользуясь своим служебным положением, собирал у офицеров штаба находящихся там дивизий сведения о расположении наших войск». Их этого обвинения можно было сделать вывод, допустим, о чрезмерном любопытстве Мясоедова, но никак не о шпионаже.

Единственное, в чем признался Мясоедов во время следствия и на суде, это в мародерстве. Правда, он тут же добавил, что и по этому пункту обвинения виновным себя не признает, ибо, во-первых, действовал с ведома вышестоящего начальства, а, во-вторых, брал не он один — берут все.

Этот аргумент возымел свое действие на судей: вся пятерка единодушно написала: «Виновен, но заслуживает снисхождения» — и тут же столь же единодушно приговорила его по этому пункту… к смертной казни через повешение. Видимо, перед вынесением приговора обвинение смогло переубедить заколебавшихся было судей.

Когда приговор был вынесен, Мясоедов кричал о своей невиновности, требовал фактов, уличающих его в шпионаже, слал телеграммы жене и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просить государя императора помиловать». Все было тщетно. За «шпиона» заступаться никто не хотел. Судьба Мясоедова была решена еще до суда.

Вынесенный приговор надо было утвердить. На полученную еще в ходе суда телеграмму М.Д.Бонч-Бруевича («Для доклада главнокомандующему прошу сообщить положение дела полевом суде») послали ответ, что повесят Мясоедова через два часа после вынесения смертного приговора.

Между тем передача приговора по телеграфу должна была занять минимум четыре часа, а доставить подлинник приговора можно было лишь на другой день — 19 марта. Полковника Батюшина предупредили, что это будет сделано лишь после того, как повесят Мясоедова. Возражений не последовало. Исполнители так торопились, что сначала повесили осужденного, а потом уже утвердили приговор.

После вынесения приговора Мясоедова отвели в одиночную камеру. Он попросился в туалетную комнату, закрылся там, сломал пенсне и пытался перерезать себе сонную артерию.

«После подания медицинской помощи и совершения таинств исповеди и причастия, — доносил тюремщик, — приговор над Мясоедовым был приведен в исполнение».

БРЕСТ: ГОД 1917-й

Завесой таинственности, недоговоренности окутаны многие моменты, связанные с драматическими событиями, предшествовавшими заключению Брестского мира. В летописи мирных переговоров никак не отмечен день 29 ноября (12 декабря) 1917 года. А между тем именно в этот день, в разгар переговоров, оборвалась жизнь одного из его участников.

Речь идет о В.Е.Скалоне, трагическому уходу которого из жизни и возможным обстоятельствам, приведшим к этому шагу.

В исторической литературе, даже в специальных солидных монографических исследованиях какие-либо данные о Скалоне отсутствуют. Так кто же он таков и какова его роль в этих событиях?

Владимир Евстафьевич Скалон родился 28 ноября 1872 года, происходил из дворян Могилевской губернии. В 1887 году был зачислен в Пажеский корпус, который закончил с отличием, за что был отмечен занесением имени на мраморную Доску почета. По выходе из корпуса был произведен в подпоручики прославленного гвардейского Семеновского полка. В 1898 году с отличием заканчивает Академию Генерального штаба. Первую мировую войну Скалон встретил в чине генерал-майора при Верховном Главнокомандующем. 8(21) ноября 1917 года генерал Дитерихс в будущем активный сотрудник адмирала Колчака, передал Скалону свою должность генерал-квартирмейстера при Верховном Главнокомандующем.

20 ноября, как известно, в Брест-Литовске начались мирные переговоры. Уже в ходе переговоров, по предложению Ленина, в состав делегации было решено включить группу экспертов по одному офицеру от Ставки, от всех фронтов, от Балтийского и Черноморского флотов. Скалон на этих переговорах представлял Ставку.

29 ноября (12 декабря) эксперты прибыли в Брест-Литовск. В этот же день Скалон застрелился.

Как же это произошло? Сохранились воспоминания. Одни из них принадлежат советскому военному деятелю, в прошлом сослуживцу Скалона, Александру Самойло и были опубликованы в 1958 году. Другие увидели свет намного раньше и принадлежали подполковнику Фокке., представителю Северного фронта и вышли в Берлине в 1930 году.

Оба автора свидетельствуют, что в 15 часов делегация собралась на частное совещание, в разгар которого Скалон вдруг неожиданно застрелился. По свидетельству Самойло, вынужденного заменить погибшего, это трагическое событие было совершенно определенным образом истолковано руководителем немецкой делегации генералом Гофманом, а следовательно, и всеми немцами в Бресте. Как сообщает мемуарист, Гофман при знакомстве с ним воскликнул: “А! Значит, вы назначены замещать бедного Скалона, которого уходили ваши большевики! Не вынес бедняга позора своей страны!” Для Самойло представляется необъяснимой “фантазия” Скалона — выбрать время, место и даже момент для того, чтобы покончить счеты с “позором страны”. Фокке также полагал, что решение покончить с собой было для генерала не заранее обдуманным, а внезапным.

Некоторые склонны были полагать, что одной из причин, которая может как-то объяснить трагедию, является письмо, полученное Скалоном в день смерти от какого-то “благодетеля” с сообщением о недостойном поведении жены генерала. Это очевидный навет. Скалон вступил в первый брак лишь за два года до этих событий с Анной Львовной Львовой. На руках молодой женщины в момент трагедии находилась годовалая дочь Надежда.

Ответ на этот вопрос дает предсмертное письмо Скалона своему товарищу, посланное им перед отъездом в Брест-Литовск. Истинная причина трагедии крылась, конечно же, в понимании, что все рушится, что страна находится на грани национальной катастрофы, предотвратить которую уже не было никакой возможности: фронт распался, армии нет, мир необходим любой ценой, чтобы “спасти революцию”. И эта цена была принесена, с которой не могли согласиться очень и очень многие. Протестовать не было никакой возможности, оставалось одно — уйти из жизни, что и сделал Скалон.

Следует отметить, что Советское правительство выразило соболезнование вдове Скалона и назначило пенсию его дочери.

Казалось бы, канва трагического события теперь очерчена достаточно четко и полно. И все-таки почти никаких подробностей, которые бы стали интересными не только поклонникам историко-просветительского чтения, но и историкам-профессионалам.

Они, эти подробности, содержатся в парижской газете “Наше дело” (1939, 25 февраля).

САМОУБИЙСТВО ГЕНЕРАЛА СКАЛОНА

28 ноября(12 декабря) 1917 г., в Брест-Литовске, в полный разгар советско-германских переговоров о сепаратном мире, застрелился член военной консультации при советской делегации ген. В.Скалон. Большевики постарались заглушить этот трагический выстрел, прозвучавший кровавым осуждением их измены.

“Наше дело” имеет возможность опубликовать неизвестный документ: письмо, которое ген. Скалон оставил, уезжая из Петрограда в Брест-Литовск, откуда вернулся только его бездыханный труп.

Чтобы читатели “Нашего дела” могли лучше понять всю душевную трагедию русского офицера, предпочитавшего смерть измене, газета опубликовала рассказ его товарища по делегации подполковника Фокка. Воспроизведем его фрагменты.

“Оставив в Красном Питере балласт в виде рабочего, крестьянина, солдата и матроса, которые были одинаково неспособны разбираться в военных вопросах, как офицеры-консультанты, и произносить программные политические речи, как главари Смольного, делегация выехала в Брест.

Знакомым путем через германские окопы по узкоколейке нас доставили на станцию Беркгоф, а вечером мы выехали в Брест, куда и прибыли 29 ноября (12 декабря) в 13 часов.

В 15 часов делегация собралась на частное совещание, в котором были оставлены в стороне важнейшие вопросы договора, и велось обсуждение частного вопроса о пунктах, в которых соберутся демаркационные комиссии. Сравнивали расстояния до них, говорили об удобствах путей сообщения с фронтом от обоих намеченных городов, и по ходу прений явилась необходимость в карте.

Карты ни у кого не было.

— У меня в вещах найдется карта. Сейчас принесу.

Спокойно заявив это, ген. Скалон оставил нас в комнате совещания и прошел в отведенную ему в том же здании личную комнату. Прошло около четверти часа, во всяком случае, не больше двадцати минут, как вдруг в комнату совещания русской делегации без всякого предупреждения вбежал лейтенант Мюллер, крайне взволнованный и побледневший, и громко крикнул по-русски:

— Господа, генерал застрелился!

Тут же был вызван штабной врач.

— Рана смертельна. Нет никакой надежды.

Через несколько минут ген. Скалон скончался.

Выстрел был сделан из револьвера “смит-вессон” крупного калибра и в самоубийстве нельзя было сомневаться, так как крепко зажатый в правой руке револьвер не мог быть вложен никем, кроме самого генерала. Судя по положению тела перед умывальником, покойный стрелялся перед зеркалом. Выстрел был направлен точно в правый висок, пуля пробила череп, широким отверстием вышла навылет из левого виска, ударилась в стену и рикошетировала на пол. После коротких поисков мы нашли ее на ковре”.

На столе лежала оставленная генералом Скалоном записка, написанная на обрывке бумаги: “Могилев. Анне Львовне Скалон. Прощай, дорогая, ненаглядная Анюта, не суди меня, прости, я больше жить не могу, благословляю тебя и Надюшу. Твой до гроба Володя”.

“Немцы стали проявлять рыцарство. Тело генерала Скалона было убрано, возле него был поставлен почетный караул, а после положения в гроб тело перенесли в крепостной православный собор. Из безлюдного Бреста в Белосток была направлена телеграмма, по которой экстренным поездом были доставлены в ставку принца Леопольда Баварского православный священник, диакон и церковный хор.

Назначенное на 17 часов совместное заседание конференции было отменено.

Мне представляется, что решение покончить с собой было для генерала не заранее обдуманным, внезапным... Подавленным было настроение у нас, русских офицеров, среди которых генерал Скалон был старшим.

Я ему завидую! Так говорили некоторые, и возражения, на зависть мертвому, не находилось. Кроме издерганных нервов, было слишком много такого, что заставляло видеть беспощадную логичность в этом самоубийстве. Слишком безжалостно подрубила корни привычной жизни Великая Российская Революция...

А эта жизнь готовит каждому из нас множество испытаний, горечи и обид, смешивая понятие о воинском долге с большевистской грязью и предательством красной политики”...

На следующее утро после смерти ген. Скалона, утром, в 9 часов 30 ноября (13 декабря) состоялось первое совместное заседание, которое генерал Гофман открыл вступительным словом, выразив глубокое соболезнование по поводу этого печального события.

Гроб с телом генерала Скалона был установлен в крепостной церкви. Явился почти весь состав германского штаба. Штаб и все пять договаривающихся о перемирии сторон возложили на гроб покойного венки.

Оркестр грянул “Реквием”. Трагически торжественны медные звуки, чуждые русским церковным стенам. Этими мрачными аккордами военная Германия провожала русского генерала за день до прекращения войны.

Нужно было встретить смерть на вражеской территории, чтобы от врагов получить последние воинские почести. А там, в России... там в этом уже было отказано.

Гроб вынесли на руках члены русской делегации. На площади близ гарнизонной церкви был приготовлен катафалк — грузовик, убранный траурными флагами и зеленью. Принц Леопольд Баварский произнес несколько сочувственных слов, а отряд германских ландштурмистов дал ряд салютных залпов.

На вокзале — снова краткая лития у гроба, поставленного в траурный вагон, убранный черными, русскими трехцветными и германскими флагами. Без речей, без слов проводили вагон, застучавший по шпалам по направлению к фронту, до которого его провожали германские солдаты.

ПОСМЕРТНОЕ ПИСЬМО ген. СКАЛОНА

Перед тем, как покинуть Петроград, чтобы отправиться в Брест-Литовск в качестве военного консультанта при советской делегации, ген. Скалон пережил тяжкие минуты раздумий и колебаний, которые отразились в письме, адресованном им одному из своих товарищей по оружию.

Это письмо до недавнего времени оставалось неизвестным. Оно было опубликовано впервые в “Нашем деле” в 1939 году. Вот его текст:

“Петроград, 27.XI.1917 г.

Мой дорогой Н.Н.!

Не удивляйся, что я пишу Вам, а не кому-нибудь из людей более близких. В теперешний момент “дружба” стала вещью более серьезной, чем та, которую мы знали в окопах или кавалерийских атаках...

Вот что я хочу сказать Вам — очень коротко и выражая Вам заранее свою благодарность, если Вы захотите сберечь это письмо. Это искреннее объяснение со стороны человека, который готовит совершить “прыжок в неизвестность”.

Троцкий только что предложил мне, в Смольном, отправиться в Брест консультантом при большевистской делегации, чтобы давать “советы” во время переговоров о перемирии, а затем и о мире.

Поручение это глубоко мне противно. Я знаю, что речь идет просто об отвратительной комедии. “Перемирие” уже заключено: наши солдаты просто-напросто уходят с фронта, убивая собственных офицеров и грабя, и продают свои ружья и даже пушки немцам за бутылку рома или коробку сигар. Мир, он тоже будет продиктован немцами, т.е. немцы диктуют, а большевики только исполняют задание... Я был осведомлен об этом по данным нашей разведки и разведок французской и английской. Таким образом я знаю, куда я иду и с кем я иду. Но я задаю себе вопрос: если я откажусь, тот, кто заменит меня, будет ли он, по крайней мере, иметь достаточно мужества, чтобы не прикрыть измену подписью русского офицера? У меня этого мужества найдется. Даю Вам слово, что это так.

С другой стороны, в Смольном, по-видимому, не все и не совсем единодушны. После моего разговора с Троцким у меня создалось впечатление, что он хотел бы “надуть” немцев, “тянуть” и попытаться не “подписать”. Но Ленин и его присные — Зиновьев, Подвойский, Сталин, Крыленко и прочие, за мир во что бы то ни стало, чтобы избежать риска быть выгнанными самими же немцами оттуда, куда их немцы посадили. Я даже задаю себе вопрос: почему это Ленин поручил переговоры Троцкому? Но впрочем все это сейчас уже сравнительно лишь очень маловажно...

Существенно то, что я еду в Брест. Бог знает, возвращусь ли я. Не судите меня слишком строго. Уверяю Вас, что я еду туда лишь потому, что хочу еще — если это еще возможно — послужить России.

Ваш В. Скалон”

ЧЕСТЬ ИМЕЮ

Эти люди всегда для нас были только контрреволюцией, "белогвардейщиной", "царским офицерьем". Мы редко видели в них людей, наших соотечественников, окончивших свою жизнь где-нибудь с простреленной головой во время "ледового похода" на Кубани или в ночлежках Константинополя, Белграда, Харбина или Шанхая. Остатки россиян, вставших после революции под белые знамена как символ "законного порядка", покоятся ныне не только на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, но и разбросаны по всему свету.

Как бы мы к нему ни относились, генерал Антон Иванович Деникин вошел с историю XX века как один из крупнейших полководцев царс

кой русской армии. И тем не менее Деникин и сейчас остается для некоторых "классовым врагом", защитником того прошлого, которое с оружием в руках низвергали большевики и с которым вела кровопролитные битвы Красная Армия...

Пленник Быховской тюрьмы

Он родился 4 декабря 1872 года в семье крестьянина, бывшего крепостного, отданного в рекруты. (Отец его дослужился до воинского звания и в отставку вышел майором). Закончив Киевское пехотное юнкерское училище и Академию Генерального штаба, Деникин участвовал в русско-японской войне, где проявил отвагу и храбрость.

В начале первой мировой войны Антон Иванович, получивший звание генерала, возглавил знаменитую "Железную бригаду", которая одержала под его командованием ряд блистательных побед. После февральской революции Временное правительство назначило Деникина начальником штаба Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, а затем главнокомандующим армиями Западного фронта.

Антон Иванович Деникин, ставший 31 марта 1918 года командующим Добровольческой армией, а в декабре -- главнокомандующим вооруженными силами юга России, был обычным русским генералом. Он был образован, воспитан в традициях русского офицерства, почитавшего все ценности корпоративной воинской этики, хотя и был потомком крепостного. До первой мировой войны его служба не была отмечена блеском карьеры; достаточно сказать, что командиром полка Деникин стал в 1910 году, почти в 40 лет. На германском фронте он храбро воевал, командовал последовательно бригадой, дивизией, армейским корпусом. Там близко познакомился с генералом Корниловым, что оказало немалое влияние на характер его взглядов с началом революции.

Февральскую революцию и последовавшие за ней события Деникин встретил враждебно, через призму "пришедшего хаоса", ворвавшегося не только в общество, но и в армию. Вскоре Деникин становится командующим разваливающимся Западным фронтом.

Крах корниловского заговора обернулся арестом и Деникина. В своих мемуарах генерал-лейтенант вспоминает, как он не раз был перед угрозой самосуда солдатской толпы. Особенно красочно описание перевода арестованных из Бердичевской в Быховскую тюрьму. Нас, вспоминал Деникин, вели "среди живого человеческого моря" бушующей толпы. "Надвигалась ночь. И в ее жуткой тьме, прорезываемой иногда лучами прожекторов с броневика, двигалась обезумевшая толпа, она росла и катилась, как горящая лавина. Воздух наполняли оглушительный рев, истерические крики, ругательства". Все чувствуют, что бесовство революции молится только насилию...

Группу генералов, в числе которых был и Деникин, разместили в здании бывшей женской гимназии в Быхове, что около Могилева. Охраной ведал подполковник Эрхард, который позволял заключенным свободно общаться между собой. Сразу же образовался тесный кружок генералов, которым предстояло сыграть видную роль в белом движении, в составе Деникина, Лукомского, Маркова, Корнилова, Романовского. Все их разговоры вращались вокруг одной темы: как спасти Россию...

С 1919 года Деникин во главе вооруженных сил юга России. Под его командованием войска, захватив Кубань, начали знаменитый поход на Москву. Но они дошли лишь до Орла, Красная Армия вскоре перешла в контрнаступление, и к весне 1920 года вооруженные силы юга России были полностью разгромлены.

После провала похода на Москву во главе вооруженных сил юга России, отступления и серии поражений Деникин, по его словам, "разбитый нравственно", 22 марта 1920 года сдал командование генералу Врангелю. Вечером того же дня на борту английского миноносца, вышедшего из новороссийского порта, он навсегда покидал Россию. "Когда мы вышли в море, -- вспоминал впоследствии А.И.Деникин, -- была уже ночь. Только яркие огни, усеявшие густо тьму, обозначали еще берег покидаемой русской земли. Тускнеют и гаснут. Россия, родина моя..."

"Я не убил ни одного большевика"

В Константинополе в русском посольстве, которое превратилось в убежище для беженцев, генерала ждала его семья -- жена Ксения и дочь Марина, которой исполнился всего год. В этом городе судьба уготовила Деникину еще одно испытание -- русским офицером, членом ультраправой организации, был убит его ближайший соратник генерал Романовский.

Константинополь семья Деникина покидала вместе с детьми генерала Корнилова на британском дредноуте "Мальборо". В Лондоне генерала Деникина встречали со всеми подобающими его званию почестями и поселили в дорогом отеле "Кадоган". Но он располагал всего 20 фунтами стерлингов и не мог оставаться в дорогих апартаментах. Узнав об этом, британский военный министр Уинстон Черчилль вызвал русского консула в Лондоне и предложил через него генералу помощь. Деникин с возмущением отказался от "милостыни", заявив, что он заработает себе на жизнь пером -- будет писать мемуары.

Деникины покинули отель"Кадоган", найдя себе скромный дом в местечке Эвенсей-бей в графстве Сассекс, который пришлось оплачивать, распродавая потихоньку оставшиеся драгоценности.

Британские политические деятели пытались убедить А.И.Деникина встать во главе русского правительства в изгнании, но безуспешно. Однажды генерала пригласил к себе на обед У.Черчилль. Вспоминали Россию, борьбу белой армии и вновь и вновь возвращались к причинам ее поражений. После обеда 10-летний сын министра Рэндольф поинтересовался у русского генерала, скольких большевиков он убил своими руками. "Моими руками? Ни одного", -- ответил Деникин к большому разочарованию Рэндольфа.

В июле 1920 года генерал заключил контракт с парижским издателем Паволоцким на издание своих мемуаров. Надо было срочно начинать работать, но жизнь в Англии была слишком дорогой. Деникины начали подумывать о переезде в Бельгию. Отъезд был ускорен начавшимися переговорами британского премьер-министра Ллойд-Джорджа с советским послом Красиным о нормализации торгово-экономических отношений Англии и Советской России.

Деникин весьма наивно полагал, что его демонстративный отъезд из туманного Альбиона обратит на себя внимание общественности и тем самым помешает Ллойд-Джорджу заключить торговый договор с Москвой. Надежды оказались тщетными, и в марте 1921 года такое соглашение было подписано. А четыре года спустя Великобритания и Советская Россия установили дипломатические отношения.

Затем начались долгие скитания по Европе. Опустим их описание и проследим последние годы жизни этого человека.

В немецкой оккупации

Как только немецкие войска после позорной капитуляции Франции оказались на подступах в Парижу, Деникины на такси русского полковника Глотова отправились на юг в местечко Мимизан неподалеку от Бордо. Там они прожили пять долгих лет немецкой оккупации, которые оказались самыми трудными в их жизни.

Чтобы поддержать генерала, оставшегося практически без средств к существованию, бывшие офицеры русской армии -- генерал Писарев, полковники Колпышев, Глотов, Чижов, капитан Латкин -- в складчину покупали продукты и отправляли их в Мимизан. Не желая обидеть гордого Антона Ивановича, в качестве отправителя они указывали его дочь Марину, которая уже вышла замуж и жила в Париже.

Каждую неделю Деникиным наносил "визит" немецкий офицер из местной комендатуры, чтобы удостовериться, не покинули ли они Мимизан. Время от времени фашисты устраивали обыски в доме, пытаясь найти "подрывную литературу". Однажды к ним пожаловал гитлеровский генерал, командовавший воинской частью, размещенной в районе Биарица, в сопровождении штабных офицеров и переводчика.

Генерал сообщил, что архивы Антона Ивановича перевезены в Берлин, и предложил ему самому отправиться в столицу, чтобы иметь возможность с ними работать. На это предложение он ответил категорическим отказом.

"На этом закончились мои отношения с оккупантами", -- вспоминал Деникин.

В том же Мимизане старого русского генерала ждала удивительная встреча, которая взволновала его необычайно. В октябре 1943 года в городке оказался отряд одетых в немецкую форму бывших красных бойцов, попавших в плен. Уговорами и угрозами фашисты сколотили из них отряды "добровольцев", один из которых был направлен из Германии на юг Франции.

Этим русским солдатам и офицерам, вспоминал Деникин, было от 16 до 60 лет. В дом к Деникиным они приходили целыми группами, по двое и в одиночку. Мы обсуждали все, писал Антон Иванович, их жизнь "там", Красную Армию, войну их судьбы. И каждый непременно задавал русскому генералу главный вопрос: "Как вы думаете, сможем ли мы однажды вернуться в Россию?" Они не верили в возможность победы "великого рейха" и не скрывали своей ненависти к фашистам.

Русские бойцы в немецкой форме, вспоминал Деникин, у него дома рассматривали прикрепленную к стене большую карту военных действий, утыканную булавками. Генерал передвигал булавки каждый день по мере продвижения на запад Красной Армии.

Они гордились ее победами и одновременно страшились за свою судьбу. Генерал переживал за них, как за своих солдат, которые попали в безвыходную ситуацию. Те просили совета, искали утешения. Антон Иванович знал, что им, конечно, нельзя рассчитывать на снисхождение у себя дома, но советовал сдаваться союзникам при любой возможности.

Три месяца находился русский отряд в Мимизане. "Так странно судьба нас соединила тут, в глухой французской деревне. Два поколения, две России, -- писала в дневнике Ксения Деникина, подробно рассказывавшая о возникшей с соотечественниками дружбе. -- За эти три месяца, что мы живем с земляками, видясь почти ежедневно, мы так сжились, так привязались к некоторым из них, что разлука кажется тяжкой".

На прощание Антон Иванович сказал им: "Спасибо, русские люди. Вы явились для меня живым свидетельством того, во что я всегда верил, -жива русская душа. И в этом залог спасения России"... На следующий день русский отряд ушел в неизвестном направлении.

"Мы громко кричали "до свидания", нам отвечали "прощайте", "пропала наша головушка", "будьте живы, русские люди", "не поминайте лихом", -писала в дневнике Ксения Деникина. -- Все дальше и дальше раздавалось "соловей, соловей, пташечка". Прерываемая сухим криком немецкой команды, звонко неслась русская песня над французскими лесами и постепенно замирала вдали. Куда ушли они -- безродные, беззащитные в эту холодную ночь? И отчего такой острой жалостью болит сердце? Или маленькие русские лошадки на смешных деревянных телегах увезли последний кусочек Родины, которую мы больше не увидим?".

Потом Деникин узнал, что все эти русские отряды, которым пришлось надеть ненавистную немецкую форму, без боя сдались отрядам союзников. Но генерал, по его словам, не мог представить себе, что потом англичане и американцы выдадут советским властям пленных, которых ждал дома либо расстрел, либо ГУЛАГ.

"Выслать Деникина из США!"

В течение всех пяти лет, проведенных в Мимизане, Антон Иванович продолжал писать, работал над автобиографической книгой "Моя жизнь". Он внимательно следил за настроениями в русской эмиграции, где некоторые связывали с Гитлером надежды на избавление России от большевизма. Деникин рассылал соотечественникам сделанные его женой переводы отрывков из книг и выступлений нацистов, в которых излагались подлинные цели третьего рейха в отношении русского народа.

Дважды в год Деникин обращался с посланием к своим бывшим товарищам по оружию. 15 ноября 1944 года он писал, что в эмиграции русские с болью переживали поражение Красной Армии и радовались ее победам. И хотя война не окончена, подчеркивал Антон Иванович, мы от всего сердца желаем ее благополучного завершения, которое гарантировало бы независимость нашей страны от иностранных притязаний.

Вместе с тем, указывал генерал, положение внутри страны не изменилось. До тех пор, пока важнейшие свободы не будут восстановлены, до тех пор, пока трудящиеся находятся в порабощении и продолжается кровавая диктатура НКВД, мы должны сохранить верность идеям, провозглашенным основателями Добровольческой армии, и продолжать нащупывать наш путь в эмиграции, каким бы тяжелым он ни был.

Последний немецкий солдат покинул Мимизан 24 августа, но Деникины смогли вернуться в Париж лишь в мае 1945-го. Не было денег на переезд и на то, чтобы снять жилье. После долгих поисков дочери удалось найти им квартиру на парижском бульваре Массена. Доставить их в столицу на своем грузовичке вызвался все тот же капитан Латкин, который пять лет назад отвез их в Мимизан.

Бывшие офицеры царской армии, видные деятели белого движения обосновались не только в Париже, но и за океаном. Деникина они звали перебраться в Соединенные Штаты, где ему и его семье общали предоставить дом и помочь издать "Мою жизнь". Антон Иванович, опасавшийся, что во Франции после войны к власти придут коммунисты, после долгих сомнений решил-таки отправиться в путь.

В США левые и еврейские газеты выступили с нападками на генерала, называя его "организатором погромов, который сейчас обосновался в Соединенных Штатах, чтобы дискредитировать нашего советского союзника, объединить реакционные силы и готовить третью мировую войну". По их призыву в Нью-Йорке состоялось несколько манифестаций с требованием немедленной высылки Деникина из США. Ну, а правые круги эмиграции упрекали генерала в том, что он выбрал для первого интервью газету, редактор которой -- еврей Вейнбаум, печатает которую еврей Шимкин, а интервью берет еврей Седых.

Чтобы заработать на жизнь, Антон Иванович, как и в Париже, решил выступать с лекциями и писать книги. В январе 1946 года он прочитал в Нью-Йорке первую лекцию, сбор от которой передал русским эмигрантам-инвалидам, живущим во Франции. Летом того же года Деникин подписал соглашение с издательством "Э.П.Даттон" о публикации его книги "Моя жизнь" и нового труда, который он начал в Соединенных Штатах, -- "Вторая мировая война, Россия и эмиграция".

Свою очередную статью он посвятил судьбам русских солдат, которым против своей воли пришлось служить в гитлеровской армии. Американские газеты отказались ее напечатать. Тогда Деникин обратился с письмом к генералу Эйзенхауэру, который командовал американскими войсками в Европе в годы второй мировой войны.

Он писал ему как "солдат солдату" и призывал, ссылаясь на военную этику и христианскую мораль, не выдавать бывших русских солдат, попавших в плен, советским властям. Он напоминал о праве на политическое убежище, о демократических традициях... Тщетно. Ответ Антону Ивановичу, подписанный начальником штаба Д.Эйзенхауэра генералом Томасом Хэнди, ограничивался ссылками на Ялтинские соглашения, которые предусматривали передачу бывших военнопленных советскому командованию.

"Я продолжаю, как и раньше, только сейчас больше, чем в прошлом, трудиться для защиты интересов России" , -- говорил Антон Иванович своей дочери.

Сил у него оставалось все меньше и меньше, но он продолжал работать над двумя книгами, выступал с лекциями, писал статьи. В последней из них, озаглавленной "В советском раю", Деникин безжалостно анализировал наши "успехи и завоевания" в политической, экономической и культурной сферах: "Русский народ живет в порочном кругу насилия и страха. Страх разлит по всему лицу земли Российской. Страх заползает под крыши "дворцов" советских сановников и "хижин" трудового народа. Страх заставляет молчать или славословить, лгать и предавать. Страх растлевает человеческий ум и калечит душу".

"Жаль, что не доживу до спасения России"

Самочувствие ухудшалось, усиливались сердечные приступы, которые мешали генералу работать. Жаркие летние месяцы 1947 года Деникины решили провести у друзей, Бибиковых, которые имели свой дом на берегу озера Мичиган, неподалеку от канадской границы.

Там Антон Иванович почувствовал себя совсем плохо, и его уговорили лечь на обследование в университетскую клинику города Анн-Арбор, где также был русский врач. В клинике у него случился тяжелый сердечный приступ. "Жаль, что не доживу до спасения России", -- это были последние слова Деникина...

Его похоронили на кладбище Эвергрин, штат Мичиган. Военные почести русскому генералу были отданы специально прибывшими на траурную церемонию американским военным подразделением. Впоследствии останки праха Деникина были перенесены на русское кладбище Святого Владимира в городе Джексоне, штат Нью-Джерси. На могильной плите между двумя православными крестами по-русски и английски выбиты слова:

ГЕНЕРАЛ ДЕНИКИН. 4 декабря 1872 -- 7 августа 1947.

В ПАРИЖЕ ИСЧЕЗАЛИ ГЕНЕРАЛЫ...

В воскресенье 26 января 1930 года в 10.30 утра председатель Русского общевоинского союза (РОВС) генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов вышел из своей квартиры на улице Руссе и направился на улицу Мадемуазель в церковь Галлиполийского союза -- организации белоэмигрантов, пребывавших некоторое время после гражданской войны на Галлиполийском полуострове и острове Лемнос в Турции. Жене генерал сказал, что вернется на дачу к часу дня. Но не вернулся.

В среду 22 сентября 1937 года около 9 утра председатель РОВСа генерал-лейтенант Евгений Иванович Миллер, как обычно, отправился на службу -- в штаб-квартиру союза по улице Колизе, 29. Приблизительно в полдень он вышел оттуда и навсегда исчез...

После поражения

Сенсационные исчезновения средь бела дня руководителей Русской эмиграции поистине взбудоражили общественное мнение. Им посвящали целые полосы газеты и журналы, для них не жалели эфирного времени радиостанции, следствие по делу о пропавших генералах вели правительственные и частные сыскные службы. Лишь родина этих людей невозмутило хранила молчание. Советские средства массовой информации апробировали куда более злободневные темы: героика первых пятилеток, триумф колхозного строя, бдительность и твердость в борьбе с врагами народа и, конечно же, восхваление великого вождя народов. А эмигрантские дела... Они давно уже за железным занавесом.

Меж тем как родина, увы, имела отношение к таинственным исчезновениям. И отношение самое прямое -- по линии иностранного отдела ОГПУ СССР (с 1934 года -- НКВД), в задачи которого входила и многогранная деятельность по разложению эмиграции тем или иным путем. Сейчас постепенно раскрываются все новые и новые тайны сталинских секретных служб, не отрицается и их участие в похищении генералов Кутепова и Миллера. Быть может, когда-нибудь публикация документов архивов госбезопасности расставит акценты и в этом деле. А пока...

Пока попробуем воссоздать картину событий на основе прежде всего некоторых уже рассекреченных архивных материалов, а также многочисленных зарубежных и совсем немногочисленных отечественных публикаций.

В ноябре 1920 года целая армада самых разных судов (от дредноута до баркасов и парусников -- все, что врангелевцам удалось мобилизовать в крымских портах) увозила к турецким берегам остатки разбитого войска (по одним данным, здесь было 126 судов, по другим -- 170). В панике бросали войсковое имущество, склады, госпитали с ранеными, бронепоезда, артиллерию, танки.

Корреспондент берлинской эмигрантской газеты "Руль" сообщал, что численность покончивших по время эвакуации самоубийством, сброшенных и бросившихся в море не поддается учету. Участники этого вынужденного морского путешествия вспоминали о нем с ужасом.

Для многих пребывание на кораблях оказалось настоящей пыткой. "На некоторых судах, рассчитанных на 600 человек, находилось до трех тысяч пассажиров; каюты, трюмы, командирские мостики, спасательные лодки были битком набиты народом. Шесть дней многие должны были провести стоя, едва имея возможность присесть". Не было хлеба, не было воды. Задыхались от тесноты. Замерзали от холода. Кто-то, не выдержав, сходил с ума.

Что же происходило далее? Проиллюстрируем это примером из одной рукописи, сохранившейся в архиве под названием "Записка о причинах крымской катастрофы". Автор записки -- полковник, служивший в армии генерала Врангеля начальником судной части 1-го корпуса. Уже будучи в эмиграции, он решил оставить свидетельство для истории. "Население местность, занятой частями крымской армии, -- пишет автор записки, -рассматривалось как завоеванное в неприятельской стране... Крестьяне беспрерывно жаловались на офицеров, которые незаконно реквизировали, т.е. вернее, грабили у них подводы, зерно, сено и пр. ... Защиты у деревни не было никакой. Достаточно было армии пробыть 2--3 недели в занятой местности, как население проклинало всех..."

В сущности, никакого гражданского управления в занятых областях не было, хотя некоторые области были заняты войсками в течение 5--6 месяцев... Генерал Кутепов прямо говорил, что ему нужны такие судебные деятели, которые могли бы по его приказанию кого угодно повесить и за какой угодно поступок присудить к смертной казни... Людей расстреливали и расстреливали. Еще больше их расстреливали без суда. Генерал Кутепов повторял, что нечего заводить судебную канитель, расстрелять и все..."

Основной поток эмигрантов приходится на годы гражданской войны. За пять дней ноября 1920 года из Крыма на константинопольский рейд прибыло около 150 тысяч эмигрантов, из них примерно 70 тысяч офицеров и солдат врангелевской армии. А всего через Константинополь за несколько лет прошло более 300 тысяч русских эмигрантов. Из Турции многие из них попадали потом в балканские страны, Чехословакию, Францию.

Другой путь движения белой эмиграции проходил через Польшу. Отсюда эмигранты направлялись в Германию, Францию, Бельгию. В самой Польше они, как правило, долго не задерживались, хотя на какое-то время здесь собирали их большие массы. В одном из отчетов земско-городского комитета -- эмигрантской благотворительной организации -- отмечалось, что в середине 1921 года в Польше насчитывалось до 200 тысяч эмигрантов из России.

Крупным центром сосредоточения белой эмиграции стала Германия. Западногерманский историк Г.-Э.Фолькман на основе данных министерства иностранных дел Германии установил, что в декабре 1922 года там было до 600 тысяч русских эмигрантов (имелись в виду все выходцы из Российской империи, в том числе и белорусы). Во Франции, куда в середине 20-х годов началось массовое переселение белоэмигрантов, их собралось к тому времени до 400 тысяч. Еще один поток эмигрантов, но значительно меньший по масштабам, направлялся в Финляндию и прибалтийские государства.

Особым районом эмигрантского "расселения" был Китай. Сюда устремились остатки разбитых войск адмирала Колчака, отрядов генерала Каппеля, атамана Семенова и других. В Маньчжурии, по разным сведениям, в 20-е годы жило более 100 тысяч человек. Правда, довольно значительную часть их составляло население, поселившееся в полосе отчуждения КВЖД еще до революции.

Милюков насчитал 25 государств (без стран Америки), где к 1924 году жили эмигранты из России. В Южной Америке, США и Канаде число осевших там белоэмигрантов все время возрастало. В США в начале 20-х, по приблизительным расчетам, их было уже около 30 тысяч.

К выходцам из России относились не только русские, но и эмигранты других национальностей: украинцы, белорусы, грузины, армяне и т.д. Среди них было много людей, попавших за границу еще до революции по причинам экономического характера: в поисках работы и средств к существованию. В то же время в разных странах действовали политические группировки и организации эмиграции.

Центры белорусской эмиграции обосновались в Чехословакии, Германии, Канаде.

Верхи белой эмиграции изобретали новые и новые политические комбинации. Врангель решил сформировать своего рода правительство -"Русский совет", который объявлялся преемственным "носителем законной власти", объединяющим силы, "борющиеся против большевиков". В "Русский совет" вошли вместе с генералами П.Врангелем, А.Кутеповым, П.Кусонским, П.Шатиловым такие деятели, как граф В.Мусин-Пушкин. И.Алексинский, Н.Н.Львов.

Одной из крупнейших организаций, был Русский общевоинский союз. Он был образован 1 сентября 1924 года генералом П.Врангелем при покровительстве дяди Николая II -- великого князя Николая Николаевича. Объединяя в большей степени духовно, чем организационно, различные общества и союзы российских воинов за границей, он имел целью сохранение ядра армии для последующего ее развертывания и использования в антисоветской "освободительной борьбе".

Отделы и отделения РОВСа имелись в Западной, Восточной, Юго-Восточной Европе, на Дальнем Востоке, в Америке, Азии. К началу 30-х годов союз насчитывал около 40 тысяч членов (в 20-е годы их было до 100 тысяч), причем численность в случае экстремальной необходимости могла быть увеличена в два--три раза.

Значительную часть росовцев составляли бывшие офицеры. Будучи теперь таксистами и чертежниками, рабочими и студентами, бухгалтерами и профессорами, они все еще оставались поручиками, капитанами, полковниками...

Забытый генерал

Александр Павлович Кутепов до революции служил в гвардии, повоевал на фронтах первой мировой, в 1917 году 35-летним полковником командовал Преображенским полком. Гражданскую войну начал ротным командиром добровольческой армии в первом кубанском (ледяном) походе генерала Л.Корнилова, затем последовательно стал корпусным командиром, генералом от инфантерии. В РОВСе длительное время руководил разведывательной работой.

Реальные результаты ее были невелики -- прежде всего в силу успеха чекистской контракции: действовавшего в 1922--1927 годах мифического "Треста", о котором сейчас широко известно, но главным образом по детективным романам и кинофильмам.

Что же собой в действительности представлял "Трест", еще предстоит выяснить по первоисточникам. Отметим, что видный монархист В.Шульгин на склоне лет рассказывал о своей беседе с главным "трестовцем" А.Якушевым, который подчеркивал, что инициатором создания "Треста" был Троцкий, который, видимо, предполагал использовать его в борьбе за власть. "Трест" -- это измена, поднявшаяся в такие верхи, о которых вы даже не можете и помыслить, -- говорил он.

Так или иначе "Трест" имел обширнейшую информацию о заграничных антисоветских центрах. "Попались на удочку ГПУ почти все организации, огромное количество политических деятелей чувствует, что у них рыльце в пушку, что углубление вопроса обнаружит их глупую роль", -- отмечал Врангель.

Не стала исключением и служба генерала Кутепова, получавшего регулярно корреспонденцию "Треста", использовавшая его явки и "окна" через границу. "Трестовцы" мастерски играли на нереализованных амбициях генерала, сообщая ему об избрании почетным членом и почетным председателем многочисленных "подпольных групп" в Советской России, подчеркивая его "неоспоримое преимущество" перед Врангелем и великим князем Николаем Николаевичем: "Вы, и только вы спасете Россию, среди нас одно ваше имя пользуется популярностью, которая растет и ширится".

Генерал А.Деникин, в руки которого волею судеб попала переписка "Треста" с Кутеповым, был поражен широтой и глубиной этих контактов, а также поразительной беспечностью, казалось бы, умудренного жизненным опытом человека.

Кстати, от этой беспечности пострадала и семья Деникина. Антон Иванович как-то попросил Кутепова выяснить возможность выезда из Советской России за границу своего тестя В.Чижа, служившего на железной дороге в Крыму, предупредив о конфиденциальности поручения и необходимости сохранить в строгой тайне связь Чижа с Деникиным.

После этого никаких сведений о тесте больше не поступало. Каково же было изумление старого генерала, когда он обнаружил одну из записок Кутепова в "Трест": "Деникин просит информировать о стоимости перевозки его тестя из Ялты..." (!) Справедливости ради надо сказать, что Кутепов имел и свои собственные, не связанные с "Трестом" "окна", поэтому весной 1927 года после скандала с разоблачением "Якушева и компании" он приступает к массированным диверсиям.

Были произведены взрывы в Центральном партийном клубе в Ленинграде, подложены зажигательные бомбы в одно из зданий ОГПУ на Лубянке в Москве, осуществлены переброски вооруженных террористических групп из Финляндии, Латвии, Эстонии. Впрочем, эти отчаянные действия особого эффекта не имели: диверсанты были либо убиты в перестрелке, либо покончили с собой.

25 апреля 1928 года умер Врангель, а 5 января 1929-го -- великий князь Николай Николаевич. Председателем РОВСа стал Кутепов. "Нельзя ждать смерти большевизма, его надо уничтожить", -- заявил он на парижском банкете в его честь. Новый председатель предпринимает интенсивные попытки консолидации антисоветски настроенных эмигрантов, твердо проводит линию на сохранение кадров армии и военных организаций.

"В этот вечер, как никогда, чувствовалось, что русская армия жива, несмотря на все испытания и 8 лет жизни на чужбине, -- писал журнал "Часовой" после встречи с Кутепова с белоэмигрантами в Чехословакии. -- Молодые профессора, инженеры, юристы, архитекторы, студенты в штатских костюмах, собравшиеся чествовать своего вождя, снова почувствовали себя офицерами и солдатами, и до полуночи гремело восторженное "ура" в ответ на речи генерала Кутепова и других ораторов".

Выступая в Сербии перед кубанскими казаками, "вождь" даже объявил, что сигнала "поход" еще нет, но сигнал "становись" уже должен быть принят членами РОВСа. Времена "Треста" прошли, но было бы наивно полагать, что им одним ограничилась зарубежная деятельность ОГПУ. Чекисты иностранного отдела служили в полпредствах, осуществляли вербовку русских эмигрантов и граждан различных стран. Не мог, конечно же, чувствовать себя в безопасности и председатель РОВСа, особенно столь активный, как Кутепов...

Он же, однако, упорно отказывался от услуг телохранителей, мотивируя это нежеланием расходовать средства союза. В конце концов бывшие офицеры добровольческой армии, а ныне парижские таксисты взяли дело охраны на себя и возили безвозмездно своего генерала по служебным и личным надобностям в будние дни. По воскресным дням он отсылал их, приказывая "не обременять себя". Именно в воскресенье все и произошло...

По показанию одного из свидетелей 26 января 1930 года серо-зеленый "Альфа-Ромео" и такси "Рено" красного цвета остановились на углу улиц Рузель и Удино. Трое мужчин (один из них в форме полицейского) вышли из машины. Около одиннадцати утра человек среднего роста с аккуратно подстриженной бородой, одетый в темное пальто и фетровую шляпу, появился на улице.

Вдруг один из троих схватил его за правую руку, другой -- за левую, и, несмотря на сопротивление, затащили в серо-зеленую машину, в то время как "полицейский" занял место рядом с шофером. Машины двинулись по направлению к бульвару Инвалидов. После ознакомления с фотографией генерала Кутепова свидетель опознал его в "человеке с черной бородой".

Второй свидетель также показал, что видел борьбу, имевшую место в серо-зеленом автомобиле. Оба свидетеля, видя присутствие полицейского, сочли что наблюдают обыкновенный арест.

На мосту Альма, где обе машины задержались в потоке транспорта, третий свидетель, женщина, видела одного из пассажиров серо-зеленого "Альфа-Ромео", закрывшего носовым платком лицо своему соседу. "Полицейский" же выскочил из машины и направлял движение транспорта, освобождая дорогу. Женщина спросила, что произошло с человеком в машине, и получила ответ от "полицейского", что ноги несчастного были придавлены в дорожном происшествии-, и они дают ему эфир для притупления боли.

Обе машины с "полицейским" во главе были затем замечены многими прохожими на дорогах в Нормандию к побережью. А в четыре часа того же дня влюбленные, прогуливавшиеся в дюнах Фале де Вашнуар, что между Кобургом и Трувиллем, были весьма удивлены прибытием двух машин на пустынный пляж -- серо-зеленого автомобиля "Альфа-Ромео" и красного такси "Рено". Влюбленные видели также моторную лодку, фланирующую вдоль берега, и пароход, стоявший на якоре в отдалении.

Как только появились автомобили, моторная лодка подошла к пляжу, но вынуждена была остановиться в нескольких шагах от берега. Двое, "полицейский" и "женщина в бежевом пальто", взвалили на плечи большой продолговатый предмет, завернутый в мешковину.х

Они вошли в воду и положили предмет на дно лодки, где находилось еще два человека. Лодка на полной скорости помчалась к пароходу, который поднял якорь и ушел, как только находившиеся в лодке и их таинственный груз оказались на борту. Это был советский пароход "Спартак", неожиданно ушедший из Гавра днем раньше. Обе машины с псевдополицейским и "женщиной в бежевом пальто" выехали по направлению к Парижу.

Официальное расследование похищения длилось долго, и к его завершению французское правительство предпочло замять дело, дабы не рисковать разрывом отношений с СССР. Частное следствие по делу Кутепова было проведено Владимиром Львовичем Бурцевым, известным издателем и журналистом, чьи произведения, наконец-то, стали доступны современному читателю.

Разоблачивший в свое время знаменитого провокатора Азефа, Бурцев вложил много сил в выяснение загадки исчезновения белого генерала. Он близко сошелся с Фехнером, бывшим резидентом ГПУ в Берлине, который стал невозвращенцем и скрывался от прежних хозяев в Германии. Именно Фехнер и рассказал Бурцеву о тех, кто организовал похищение. Их было четверо, все -- сотрудники советских представительств во Франции, все -- штатные агенты иностранного отдела ОГПУ СССР. Главную роль играли двое: В.Янович и Л.Гельфанд.

Янович был репрессирован в конце 30-х годов, а Гельфанд, кстати, племянник известного германского социалиста-демократа Парвуса, умер в Нью-Йорке своей смертью через тридцать с лишним лет. В начале второй мировой войны он занимал должность поверенного в делах СССР в Италии.

В июне 1940 года при помощи зятя Муссолини Чиано и сотрудников американского посольства выехал в Соединенные Штаты под предлогом того, что он может быть ликвидирован в Москве. Гельфанд получил политическое убежище в Америке, стал жить под чужой фамилией, и, вероятно, раскрыл немало секретов американской разведке. Однако о похищении Кутепова его, видимо, не спрашивали -- по крайней мере, никакой информации об этом в печать не просочилось.

В советской печати впервые сказано было об операции чекистов по похищению генерала Кутепова в статье Н.Шиманова "Мои дополнения к роману Л.Никулина "Мертвая зыбь". Однако до сих пор об этом больше не распространялись.

Что же все-таки стало с Кутеповым? Его личный врач, хорошо известный хирург И.Алексинский говорил, что из-за тяжелого фронтового ранения в грудь организм генерала не мог вынести анестезии, поэтому применение эфира или хлороформа (платок в машине!) вкупе с борьбой и волнением должно было привести к смертельному исходу. Впрочем, это только предположение...

Интересна судьба сына генерала Кутепова -- Павла, которому, когда исчез отец, не было еще и пяти лет. Он жил и учился во Франции, Латвии, Сербии. В 1943 году был изгнан из учебного заведения за антифашистские взгляды, участвовал в югославском Сопротивлении. В сентябре 1944 года перешел линию фронта и некоторое время служил переводчиком в Красной Армии, однако затем был осужден на десять лет по 58-й статье.

После освобождения в 1954 году работал на текстильных предприятиях Иванова, а с 1960 года -- в Отделе внешних церковных сношений Московского патриархата, был главным редактором бюро переводов и информации. Умер в декабре 1983 года. В некрологе, написанном тогдашним председателем отдела митрополитом Филаретом (ныне Патриаршим Экзархом всея Беларуси), отмечалось, что он "обладал редкостными качествами души и высокими христианскими достоинствами, всегда был дружественно настроен, приветлив, чуток и внимателен с людьми"...

Честь имею

Новым председателем Русского общевоинского союза стал 63-летний генерал Евгений Карлович Миллер. Выпускник Николаевского кавалерийского училища в Петербурге, он служил затем в лейб-гвардии гусарском полку, окончил Академию генерального штаба, был военным атташе в Бельгии, Голландии, Италии, находился на штабной работе.

В 1915 году Миллер был произведен в генерал-лейтенанты, командовал корпусом в первую мировую войну, а во время гражданской боролся с революцией на Севере, будучи военным губернатором Северного фронта. По свидетельству современников, он встал во главе РОВСа вовсе не в силу личных амбиций, а лишь из чувства служебного долга, поскольку был первым заместителем у Кутепова.

И генерал Миллер, как мог продолжал линию своего предшественника: устраивал смотры чинов союза, содействовал военному образованию и воспитанию подрастающего поколения, не брезговал подготовкой новых антисоветских диверсий. РОВС неумолимо разъедали внутренние противоречия. То там, то здесь проявляли свои амбиции руководители региональных кружков и групп.

За спиной Миллера генералы П.Шатилов и Ф.Абрамов готовили создание нового центра на основе "предварительного секретного сговора с необходимым числом влиятельных руководителей эмигрантских организаций". Свинью подложил Миллеру и генерал А.Туркул, последний командир Дроздовской дивизии.

Он объявил в июне 1936 года о создании независимого Русского национального союза участников Великой войны, грубо нарушив тем самым уставные принципы РОВСа, запрещавшего его чинам участвовать в других организациях. Исключение из рядов РОВСа чрезвычайно популярного в эмигрантских кругах генерала, отрешение его от символической должности "командира Дроздовского стрелкового полка" отнюдь не способствовало росту авторитета Миллера и его ведомства.

Наступление фашизма, его воздействие на русские воинские организации также способствовали расколу эмиграции, большая часть которой никак не могла принять на вооружение идеологию и практику фашизма. Тем не менее в циркуляре Миллера от 2 января 1937 года говорилось: "Мною уже неоднократно указывалось о необходимости всех чинов Русского общевоинского союза быть основательно ознакомленными не только с теорией фашизма (национал-социализма), но и с тем, как на практике применяются эти теории в государственном масштабе -- в Италии, Германии, Португалии и т.д.

Указывалось мною и на то, что в настоящее время фашизм со всеми его видоизменениями, обусловленными особенностями данного государства, завоевывает все больше и больше последователей, и не будет преувеличением сказать, что переживаемая нами эпоха может быть охарактеризована как эпоха борьбы новых фашистских форм государственного устройства с отживающей формой парламентского демократизма.

Ввиду изложенного, а также потому, что мы, члены Русского общевоинского союза, являемся как бы естественными идейными фашистами, ознакомление с теорией и практикой фашизма для нас обязательно".

Осложнение международного положения Советского Союза, развертывание массового террора, для которого не существовало государственных границ, не могло не вызывать резкой активизации деятельности сталинских спецслужб на Западе.

В декабре 1934 года скандал разразился в Белграде, где ответственный сотрудник IV отдела РОВСа ротмистр А.Комаровский, сам того не ведая, оказался втянутым в передачу секретной информации советским агентам, бывшим белым офицерам Леницкому, Шклярову и Драги.

Большой объем агентурной работы осуществлял эмигрантский "Союз возвращения на Родину", особую активность в котором проявил С.Эфрон, муж поэтессы Марины Цветаевой. Велась слежка за семьей Л.Седова, сына Троцкого, организовывалось уничтожение бежавших от сталинской тирании Беседовского, Агабекова.

5 сентября 1937 года в Лозанне был "ликвидирован" еще один невозвращенец -- в прошлом известный чекист Игнатий Райсс (Людвиг Порецкий). Причем для руководства операцией в Швейцарию прибыл сам заместитель начальника иностранного управления госбезопасности НКВД СССР М.Шпигельгасс. Однако этим дело не ограничилось. Измена проникла в самое сердце РОВСа.

Патриот или предатель?

Николай Владимирович Скоблин доблестно воевал в первую мировую войну, стал кавалером многих орденов. Потом в чине капитана прошел Ледяной поход с П.Корниловым, приобрел заслуженную славу в деникинской и врангелевской армиях, став в неполные 28 лет лет генерал-майором, командиром Корниловской дивизии, одной из самых боеспособных в белой армии. В конце 1919 года его дивизия пленила артистов красноармейского театра, среди которых была и знаменитая исполнительница романсов Н.Плевицкая. В 1921 году в Галлиполи Надежда Васильевна, наконец, приняла предложение молодого генерала и вступила в своей третий по счету брак.

Она явно играла ведущую роль в этой паре, и вовсе не из-за восьмилетней разницы в возрасте, а в силу ее природного ума, артистизма, врожденной тактичности. Простое крестьянское происхождение и отсутствие элементарного систематического образования никак не помешали ей стать весьма популярной и любимой в широких кругах эмигрантской общественности.

Скоблин часто сопровождал жену на гастроли, выполняя хлопотные организационные обязанности. Плевицкая имела успех. В Америке ей аккомпанировал сам С.Рахманинов. Правда, к концу 20-х годов положение стало меняться к худшему, у семьи появились серьезные финансовые проблемы.

Но вдруг все переменилось. Супруги стали широко тратить деньги, устраивать приемы, купили двухэтажный дом, роскошный автомобиль. И это все на фоне усиливающейся бедноты русских эмигрантов! Генерал Скоблин успешно продвигался по служебной линии. В 1935 году он возглавил специальный отдел РОВСа -- так называемую "Внутреннюю линию", в задачу которой входило получение информации об эмигрантах, подозреваемых в просоветских симпатиях, а также отбор агентов для работы в Советском Союзе.

Правда, после этого назначения генералу Миллеру стала поступать информация о якобы имевших место связях Скоблина с советской разведкой. Был назначен суд чести из старых, заслуженных генералов, который не обнаружил достаточных оснований для обвинения и полностью реабилитировал Скоблина. Тем не менее он был отстранен от работы во "Внутренней линии", продолжая в то же время занимать ответственный пост в штабе РОВСа.

Воскресный день 19 сентября 1937 года был праздничным для русских парижан. Торжественно отмечалось 20-летие Корниловского ударного полка. Распорядителем был Скоблин, символический "командир полка".

На праздник прибыло много почетных гостей, в том числе дочь Корнилова Н.Шаперрон и даже упорно игнорировавший мероприятия эмигрантских организаций А.Деникин. Кульминацией праздника был банкет в помещении Галлиполийского союза, на котором председательствовали генералы Скоблин, Деникин и Миллер. Торжества изрядно затянулись, поэтому прибывшие в Париж гости задержались на три дня. Последний день, 22 сентября 1937 года, оказался роковым...

Как помнит читатель, генерал Миллер в полдень вышел из штаб-квартиры РОВСа, что на улице Колизе. Перед уходом он, однако, передал своему заместителю генералу П.Кусонскому запечатанный конверт и обратился со странным поручением: вскрыть конверт, если он не вернется, и прочесть содержимое.

В конверте находилась записка следующего содержания: "Сегодня у меня свидание в 12.30 с генералом Скоблиным на углу улиц Жасмин и Раффе. Он должен сопровождать меня на встречу с германским офицером Штроманом, военным атташе одного из второстепенных государств, и с господином Вернером, сотрудником посольства. Оба они хорошо говорят по-русски. Встреча назначена по инициативе Скоблина. Это может быть западня, поэтому я и оставляю эту записку".

Он не вернулся. Кусонский же проявил поразительную небрежность. забыв о конверте. И лишь когда жена Миллера около одиннадцати вечера стала обзванивать коллег мужа, конверт был вскрыт.

Генерал П.Кусонский и другой заместитель Миллера, адмирал М.Кедров, были ошарашены содержимым. Они спешно выехали на улицу Колизе, причем Кедрова сопровождала его напуганная жена.

К Скоблину домой прибыл офицер-ровсовец, которому, однако, ничего не сообщили о содержании записки. Было уже около часу ночи, и супруги легли спать. Разбуженный порученцем, Скоблин спокойно выслушал сообщение об исчезновении Миллера, оделся и вместе с офицером выехал на такси на улицу Колизе. Он бодро зашел в кабинет председателя РОВСа, где находились Кусонский и Кедров. Офицер-порученец и жена Кедрова остались в прихожей.

Кусонский и Кедров буквально засыпали вопросами Скоблина. Поскольку он и не подозревал о существовании разоблачающей записки, то уверенно отвечал, что не видел генерала Миллера после воскресенья. Когда же ему показали записку, он сразу побледнел, потерял контроль над собой, однако затем вновь преобразился и продолжал утверждать, что не видел Миллера и что в 12.30 он вместе с женой был на Ленче в Русском ресторане, о чем могут сообщить свидетели. В конце концов адмирал Кедров предложил всем вместе поехать в полицию.

Перед уходом Кусонский и Кедров немного задержались, чтобы забрать бумаги. Скоблин извлек максимум возможности из этой маленькой задержки. Он покинул помещение в сопровождении жены Кедрова с офицером (который все еще ничего не знал о записке Миллера) и первым попал на лестницу. Когда же Кусонский и Кедров вышли, Скоблин исчез. Его следов не было ни на лестнице, ни на улице...

Ночью генерала Скоблина видели в двух разных местах. Около четырех часов утра он вошел в гараж на углу бульвара Пресбург и Порт де Тэн, где служил муж его сестры. Зятя не было, и Скоблин ушел. Сторож гаража, с которым он говорил, позднее показал, что генерал был бледен и растрепан. Через 15 минут в Нюлли он разбудил бывшего офицера-корниловца, жадно выпил стакан воды и занял 200 франков, сказав, что потерял бумажник. Скоблин ушел, пообещав вернуть деньги на следующий день, но больше его никто никогда не видел...

Французские власти перекрыли железнодорожные станции, морские порты, пограничные пункты, широко распространяли фотографии Скоблина. Все делалось правильно, но уже было поздно. По показаниям многочисленных свидетелей следствию удалось, однако, реконструировать точную картину и хронологию печальных событий. В общих чертах все было похоже на дело Кутепова.

Следствие установило, что встреча Скоблина и Миллера произошла недалеко от места, где советское посольство владело и арендовало несколько домов для своих сотрудников и служащих различных советских организаций. Внутри квартала на углу улиц Жасмин и Раффе находилось здание школы для детей сотрудников посольства. Школа оказалась запертой -- были каникулы.

Из окна ближайшего дома свидетель, знавший Миллера и Скоблина, видел их обоих, стоявших у входа в пустующее школьное здание. Скоблин жестом руки пригласил Миллера войти. Третий человек, крепко сложенный, также стоял с ними, но спиной к свидетелю. Было это примерно в 12.50. Через 10 минут серый закрытый грузовик "форд" припарковался перед советской школой.

Этот же "форд" с дипломатическим номером прибыл в Гавр около четырех часов дня и остановился у дока, рядом с советским торговым судном "Мария Ульянова". Машина была в пыли, и ветровое стекло запачкано остатками насекомых, что случается при быстрой езде. В будний день 203 километра между Парижем и Гавром можно легко преодолеть за три часа. Массивный деревянный ящик приблизительно 6 футов длиной и 2--3 шириной был вытащен из грузовика с помощью четырех советских матросов и осторожно перенесен на трап судна. Вскоре "Мария Ульянова" снялась с якоря и ушла в открытое море, не известив предварительно администрацию порта и не завершив отгрузку товара, заказанного фирмой в Бордо.

Портовый инспектор, посещавший "Марию Ульянову" по делам службы, показал полиции, что в ходе его разговора с капитаном какой-то человек быстро вошел в каюту и сказал что-то ему по-русски.

После этого капитан закончил беседу, заявив, что получил радиограмму о немедленном возвращении в Ленинград. Инспектор, однако, знал, что подобные приказания обычно адресуются не прямо капитану, а агенту морской торговой компании. Как только он покинул пароход, он заметил грузовой "форд" и увидел большой деревянный ящик, втаскиваемый на борт. Проверка дипломатического номера установила, что грузовик был приобретен советским посольством за месяц до исчезновения генерала Миллера.

На следующий день после похищения министр национальной обороны Франции Эдуард Даладье пригласил к себе советского посла. Он настаивал на немедленном возвращении "Марии Ульяновой" во французские воды. Посол, однако, получил поддержку других членов французского кабинета, которые опасались ухудшения советско-французских отношений и усиления в этой связи позиций Германии. Им удалось убедить Даладье изменить свое первоначальное решение.

В результате по политическим мотивам официальная версия следствия обошла роль Скоблина как прямого организатора похищения. Тщательное изучение дня преступления, по опросам множества свидетелей, обнаружило необъяснимый провал в полтора часа, как раз совпадающий со временем свидания Миллера и Скоблина. Таким образом Скоблин был изобличен. Обыск в его доме выявил соучастие Плевицкой в преступлении. В ее Библии содержался код для шифрованной корреспонденции, использовавшийся супругами.

Финал

Следствие по делу Плевицкой длилось 14 с половиной месяцев. Суд состоялся в декабре 1938 года, защитником ее выступал известный в прошлом политик эсер М.Филоненко. В качестве свидетеля выступал и А.Деникин, который, кстати, в день исчезновения Миллера сам чуть не был похищен.

По сообщению жены и дочери Деникина Скоблин трижды настойчиво предлагал ему ехать в Бельгию на своей машине для продолжения праздничных торжеств Корниловского полка, причем в машине сидели двое неизвестных. Деникин отказался, но не из-за каких-то подозрений, а лишь в силу давней неприязни к Скоблину.

Плевицкая на суде отказывалась от всех обвинений, но была изобличена и приговорена к двадцати годам заключения. Она умерла через несколько лет в тюрьме.

Во время гитлеровской оккупации Парижа гестаповцы произвели обыск в помещении РОВСа, в результате которого обнаружились сенсационные факты. Известный в эмигрантских кругах Николай Сергеевич Третьяков, родственник основателя картинной галереи, владел тремя квартирами в доме N 29 по улице Колизе.

Одну из них он сдал своему собственному союзу Союзу торговли и промышленности, объединявшему тех, кто не потерял надежду на возвращение конфискованных на родине капиталов. Вторая квартира была сдана РОВСу, а третью, этажом выше, занимал сам Третьяков.

Гестаповцы нашли открытое подслушивающее устройство в помещении Торгпрома и РОВСа, причем микрофон был связан с квартирой Третьякова! В прошлом преуспевающий купец, он, оказывается, был советским агентом на протяжении нескольких лет. Третьяков, конечно же, был арестован и депортирован в Германию, где следы его и затерялись.

Однако результаты обыска заставляют предположить, что, когда Скоблин выходил из квартиры РОВСа, он поднялся этажом выше в квартиру другого советского агента и выжидал там, пока проход не освободился. Конечно, не случайно и то, что Плевицкая во время суда убеждала Филоненко взять деньги у Третьякова. "Он обязан дать мне денег, -- писала она своему адвокату из тюрьмы. -- Деньги можно достать с помощью Третьякова".

А как же Скоблин? Прошел слух, что ему удалось попасть в Испанию и воевать против Франко, а затем советские агенты прикончили его, поскольку он слишком много знал и был, с лучшем случае, потенциальным шантажистом.

Впрочем, Скоблин был связан не только с советской разведкой. Именно он, по сведениям двух Вальтеров, нациста Шелленберга и чекиста-невозвращенца Кривицкого, передал в СД "сведения", компрометирующие М.Тухачевского и других военачальников Красной Армии, причем так и не известно, был ли он инициатором или рядовым исполнителем этой провокационной акции.

Вот, пожалуй, и все о двух похожих друг на друга похищениях русских генералов.

Можно, конечно, считать, что это были сокрушительные удары по антисоветским силам на Западе, по врагам мирового пролетариата, на что и направлялась деятельность советских разведчиков. Да, несомненно, Кутепов и Миллер являлись врагами Страны Советов и , видимо, должны были предстать перед справедливым (?) судом Отечества. Но ведь, по совести говоря, не Сталину и Ворошилову, Ежову и Мехлису, Молотову и Шкирятову их судить! А именно эти люди узурпировали себе право распоряжаться жизнями людей в своей стране, Европе, любой точке земного шара. И тотальный террор внутри страны логически дополнялся индивидуальным террором за границей.

Парижские похищения генералов ухудшили отношение мирового общественного мнения к СССР, к советской политической системе, все чаще называемой террористической. А это, в свою очередь, никак не могло способствовать консолидации антифашистских сил, укрепляло растущее недоверие к Советскому Союзу. А до второй мировой войны было уже недалеко...

В девяносто девятое лето
Заскрипит заклятый замок,
И взбурлят рекой самоцветы
Ослепительно вещих строк.
Н. Клюев

Николай Алексеевич Клюев родился 10 ноября 1885 года в деревне Коштуг Олонецкой губернии. Мать Клюева, Прасковья Дмитриевна, наша землячка, уроженка Витебска, талантливая сказительницы и плакальщица, обучила сына "грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости". Она же, когда Николаю исполнилось 14 лет, послала его к соловецким старцам "на выучку". В их библиотеке он познакомился с древними рукописными и печатными книгами.

Первые стихи Клюева вышли в 1904 году в Петербурге. Здесь же в 1915 году судьба свела его с Сергеем Есениным. Их называли "крестьянскими поэтами". Вот так по словам К.Азадовского реагировал на это Сергей Есенин: "Мы, Николай, -- говорил он Клюеву, -- не должны соглашаться с такой кличкой! Мы с тобой не низы, а самоцветная маковка на златоверхом тереме России; самое аристократическое, что есть в русском народе".

Факты личной судьбы Николая Клюева и его самобытные произведения надолго были вычеркнуты из истории нашей культуры в связи с гибелью поэта в волне репрессий 30-х годов.

Версия о Клюеве-кулаке была придумана критиками. В журнале "Печать и революция" в 1929 году Б.Ольховой, а затем Осип Бескин в статье "Бард кулацкой поэзии" обвинили Клюева в пропаганде новобуржуазной идеологии. Поэт, творчество которого питалось родниками великой славянской культуры, подвергся ожесточенным преследованиям...

2 февраля 1934 года к поэту Николаю Клюеву, жившему в крохотной квартирке в полуподвале дома <186> 12 по Гранатному переулку, нагрянуло ОГПУ. Оперуполномоченный Н.Х.Шиваров прихватил с собой дворника дома: как сказано в ордере на арест, "все должностные лица и граждане обязаны оказывать сотруднику, на имя которого выписан ордер, полное содействие". Подписал ордер заместитель председателя ОГПУ Яков Агранов.

После обыска Клюев вместе с изъятыми у него рукописями был отвезен во внутренний изолятор ОГПУ на Лубянку. Там ему дали заполнить анкету.

"Год и место рождения: 1885, Северный край.

Род занятий: писатель.

Профессия: писатель, поэт.

Имущественное положение: нет (вписано рукой уполномоченного).

Социальное положение: писатель.

Социальное происхождение: крестьянин.

Партийная принадлежность: беспартийный.

Образование: грамотен ("самоучка" -- вписывает оперуполномоченный).

Состоял ли под судом: судился как политический при царском режиме.

Состояние здоровья: болен сердцем.

Состав семьи: холост".

Через шесть дней, 8 февраля, арестованному было предъявлено постановление.

"Я, оперуполномоченный 4-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ Шиваров, рассмотрев следственный материла по делу N 3444 и принимая во внимание, что гражданин Клюев достаточно изобличен в том, что активно вел антисоветскую агитацию путем распространения своих контрреволюционных литературных произведений, п о с т а н о в л я ю:

Клюева привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58-10 УК РСФСР. Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей".

Арестованный "достаточно изобличен" еще до начала следствия. Во-первых, есть указание Ягоды, да и для кого в Москве секрет -- кто такой Клюев! Сами братья-писатели заклеймили его как "отца кулацкой литературы", изгнали из своих рядов, ни одна редакция его не печатает. Кормится он, читая стихи на чужих застольях, говорят, и милостыню на церковной паперти просит...

Все так и было: и нищета, и открытая враждебность официальных кругов, и травля в печати. И предрешенность дальнейших событий. Цепочка злого навета дошла до самого верха: по свидетельству тогдашнего ответственного редактора "Известий" И.Гронского, арест санкционировал сам Сталин.

Словом, дело Клюева было для оперуполномоченного очевидным, и он "провернул" его быстро -- всего за месяц.

15 февраля состоялся решающий допрос. В протоколе содержатся важные данные, касающиеся родословной поэта.

"В 1906 году был приговорен к шестимесячному тюремному заключению за принадлежность к "Крестьянскому союзу", а в 1924 году в г. Вытегре арестовывался, но был освобожден (без предъявления обвинения).

Семейное положение: брат Петр Клюев, 53 года, рабочий, живет в Ленинграде; сестра -- Клавдия Расщеперина, 55 лет, живет в Витебске..."

Протокол допроса содержит отрывки из неизвестных до сих пор стихов поэта. Надо иметь в виду, что, хотя внизу каждой страницы есть подпись Клюева: "Записано с моих слов, верно и мною прочитано" -- все же составил протокол, направляя его по-своему, оперуполномоченный. Вряд ли, например, Клюев мог назвать свои взгляды "реакционными"...

В о п р о с: Каковы ваши взгляды на советскую действительность и ваше отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти?

О т в е т: Мои взгляды на советскую действительность и мое отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти определяются моими религиозно-философскими воззрениями.

Отсюда мое враждебное отношение к политике компартии и Советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны. Практически все мероприятия, осуществляющие эту политику, я рассматриваю как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью.

В о п р о с: Какое выражение находят ваши взгляды в вашей литературной деятельности?

О т в е т: Мои взгляды нашли исчерпывающее выражение в моем творчестве. Конкретизировать этот ответ могу следующими разъяснениями. Мой взгляд, что Октябрьская революция повергла страну в пучину страданий и бедствий и сделала ее самой несчастной в мире.

Более отчетливо и конкретно я выразил эту мысль в стихотворении о Беломоро-Балтийском канале, в котором я говорю:

То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тетка Фекла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
И слезы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи...

Еще через пять дней, 20 февраля, обвинительное заключение было готово. Клюев обвинялся в преступлениях, предусмотренных статьей 58-10, "в составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений". "В предъявленном ему обвинении сознался..."

"Полагая, что приведенные Клюевым показания виновным его подтверждают", Шиваров "п о с т а н о в и л: считать следствие по делу законченным и передать его на рассмотрение Особого совещания при коллегии ОГПУ". "Согласен" -- наложил резолюцию помощник начальника СПО ОГПУ Горб, "Утверждаю" -- начальник СПО ОГПУ Г.Молчанов.

На заседании коллегии ОГПУ 5 марта Клюев шел по счету восемнадцатым -поток!

ПРОТОКОЛ

заседания коллегии ОГПУ (судебное) от 5 марта 1934 года

Слушали: ...18. Дело N 3444 по обвин. гр. Клюева Николая Алексеевича по 58-10 ст. УК РСФСР.

Постановили: Клюева Николая Алексеевича заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет, с заменой высылкой на тот же срок, считая с 2/II-34 г.

Колпашево -- город мучений

В Колпашево административно-ссыльный Клюев прибыл этапом 31 мая 1934 года. От Томска баржу, трюм которой был набит ссыльными, тащили на буксире. Прибыв на место, пришвартовались недалеко от здания Нарымского окружного отдела НКВД.

В письмах Клюева поражают краски и образы, которыми он рисует жуткую картину Нарымского края тех лет: "...все чужие друг другу и даже, и чаще всего, враждебные, все в поисках жранья, которого нет, ибо Колпашев -- давным-давно стал обглоданной костью. Вот он -- знаменитый Нарым! -- думаю я. ...Безмерно сиротство и бесприютность, голод и свирепая нищета, которую я уже чувствую за плечами. Рубище, ужасающие видения. страдания и смерти человеческие здесь никого не трогают. Все это -- дело бытовое и слишком обычное. Я желал бы быть самым презренным существом среди тварей, чем ссыльным в Колпашеве. Недаром остяки говорят, что болотный черт родил Нарым грыжей..."

На мой взгляд. понятию человеческой нравственности противоречит позиция -- скрывать имена палачей, участвовавших в преступлениях против своего народа. Нельзя уводить от суда истории тех, кто совершал злодеяния, прикрываясь интересами их ныне живущих детей. Имена палачей должны быть названы вместе с именами их жертв. Это также необходимо сделать во имя светлой памяти немногочисленных чекистов, отказавшихся участвовать в репрессиях и погибших в годы произвола.

Можно назвать имена сотрудников Нарымского окротдела НКВД. В их ряду несли свою "нелегкую службу" и те, кто распоряжался судьбой Н.К.Клюева в Колпашеве и Томске: Мартон, Шкодский, Подольский, Басов, Веледерский и другие.

Распускаю серые завязки дела N 47165. Завязанные в 1937 году, они более полувека хранили тайну гибели поэта.

Пожелтевшие страницы документов, как пулеметной очередью, перетянуты наискосок резолюциями: "Осужден по 1 категории тройкой. Особоучетник. Кон. ср. 2/11-39 г.; В дело массов."

Нетрудно догадаться: массов. -- массовых репрессий.

Первую запись в деле особоучетника ссыльного Клюева сделал оперуполномоченный Нарымского ОГПУ Шкодский.

Из анкеты арестованного, заполненной 31 мая 1934 года Шкодским, узнаем: Клюев Николай Алексеевич, "писатель-поэт", неимущий, из крестьян, проживал в Москве, по пер. Гранатный, 12, кв. 3.

Видимо, с большим пренебрежением относился оперуполномоченный Шкодский к ссыльному. Иначе не объяснишь торопливость, ошибки, невнимательность при составлении документа. Понятна и его издевка, когда о высокообразованном поэте Николае Клюеве он пишет в анкете: образование -- низшее.

В письме своему другу поэту С.Клычкову в июне 1934 года из Колпашева Клюев писал:

"Я сгорел на своей Погорельщине, как некогда сгорал мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей-неволей связует две эпохи: озаренную смолистыми кострами и запахами самосожжений эпоху царя Федора Алексеевича и нашу, как юную и потому многонезнающую. Я сослан в Нарым, в поселок Колпашев на верную и мучительную смерть. Она, дырявая и свирепая, стоит уже за моими плечами. Четыре месяца тюрьмы и этапов, только по отрывному календарю скоро проходящих и легких, обглодали меня до костей. Ты знаешь, я вообще слаб здоровьем, теперь же я навсегда загублен, вновь опухоли, сильнейшее головокружение, даже со рвотой, чего раньше не было.

Поселок Колпашев -- бугор глины, туго набитый почерневшими от бед и непогодиц избами, дотуга набитый ссыльными. Есть нечего, продуктов нет или они до смешного дороги... Мерзлый нарымский торфяник, куда стащат безгробное тело мое, должен умирить и врагов моих, ибо живому человеческому существу большей боли и поругания ни убавить, ни прибавить".

Клюев прожил в Колпашеве чуть больше четырех месяцев. Ему, больному, оставаться на зиму в поселке означало верную смерть. Не было ни одежды, ни пищи, ни денег, ни медицинской помощи. Переживая "зенит своих художественных способностей", Клюев старается добиться перевода в Томск. Он пишет заявления во ВЦИК, письма друзьям в Москву.

Их ходатайства за Клюева перед Оргкомитетом Союза советских писателей, которым руководил А.М.Горький, а также перед властями помогли облегчить участь поэта и организовать его перевод в Томск.

"На самый праздник Покрова меня перевели из Колпашева в город Томск, это на тысячу верст ближе к Москве. Такой перевод нужно принимать за милость и снисхождение, но, выйдя с парохода в ненастное и студеное утро, я очутился второй раз в ссылке без угла и без куска хлеба. Уныло со своим узлом я побрел по неизмеримо грязным улицам Томска..."

Еще находясь в Колпашеве, Клюев очень переживал, что если его перевод не состоится до 20 октября, то он будет обречен провести зиму в Нарыме. После отправки вверх по реке последнего парохода всякая связь прерывалась на время ледостава и до тех пор, пока не пробьют зимник по Нарымскому тракту.

Точную дату перевода поэта из Колпашева можно установить по справке.

"Нарымский окротдел НКВД настоящим сообщает, что адмвысланный КЛЮЕВ Николай Алексеевич выбыл в гор. Томск 8 октября 1934 года.

Нач. Нарым. О/О НКВД Мартон

Вр. ОП. Упол. УСО Шкодский

Можно предположить, что перевод Клюева в Томск именно в эти сроки был результатом заступничества кого-то из высоких "чинов НКВД", потому что официальное решение о переводе Клюева было принято полтора месяца спустя.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА

Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР

от 17 ноября 1934 г.

СЛУШАЛИ: 37. Пересмотр дела <186> 3444 гр. Клюева Николая Алексеевича, приг. по ст. КОЛ. ОГПУ от 5.3.34 г. к заключен. в ИТЛ сроком на ПЯТЬ лет с заменой высылкой в г. Колпашево на тот же срок

ПОСТАНОВИЛИ: КЛЮЕВУ Николаю Алексеевичу разрешить отбывать оставшийся срок наказания в г. Томске

Ответственный секретарь Особого Совещания Фельдман

Трагические дни

Томский период жизни Николая Алексеевича можно частично воспроизвести по его письмам. В них был длительный перерыв: с начала марта по июля 1936 года от Клюева не было получено ни одного письма. Почему? Можно предположить, что его лечили в больнице, находящейся на "острожном" режиме.

Сейчас можно документально подтвердить, что Клюев был арестован 23 марта 1936 года и привлекался к ответственности как участник церковной крестьянской группировки. Освободили его 5 июля 1936 года "в виду его болезни -- паралича левой половины тела и старческого слабоумия".

В письме к жене поэта С.Клычкова Варваре Николаевна Горбачевой он писал: "С марта месяца я прикован к постели. Привезли меня обратно к воротам домишка, в котором я жил до сего только 5 июля".

Разбитый параличом Клюев терпел невыносимые тяготы:

"Теперь я в своей комнатушке среди чужих людей, которым я нужен, как собаке пятая нога. День и ночь лежу, сегодня первый раз сполз к столу и, обливаясь потом от слабости, пишу Вам... Тоскую невыразимо, под несметными избяными мухами -- лежу в духоте, давно без бани, вымыть некому, накормить тоже. Левая рука висит плетью. На ногу ступаю маленько. Она распухла как корчага".

Человек богато одаренный, обладающий высоким интеллектом, Клюев был вынужден пребывать в унижении, переносить презрение и хамство окружавших его людей:

"...Анна Исаевна -- моя хозяйка по квартире, властная базарная баба, взялась меня кормить за 75 руб. в месяц. На исходе месяца начинаются справки -- получил ли я перевод и т.п. Следом идут брань, придирки. Очень тяжело. Слез моих не хватает и я лежу, лежу... С опухшей, как бревно, ногой, с изжелта-синей полумертвой рукой".

"Мороз под сорок. Я без валенок, и в базарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко хлеб. Деньгами от двух до трех рублей..."

Все эти письма относятся к периоду жизни Николая Алексеевича по адресу: пер. Красного Пожарника, 12.

Светлые минуты

Но были в томский период жизни Клюева и светлые моменты. Дом по Старо-Ачинской, 13 -- его последний до ареста приют. Здесь он обрел покой, теплоту русских сердец и смог погрузиться в работу.

Хочется немного рассказать о семье Балакиных, которые приютили поэта в последние месяцы его жизни и проводили его в последнюю печальную дорогу.

Мария Алексеевна Балакина, в девичестве Зоркальцева, родилась в селе Зоркальцеве под Томском. Ее муж, Василий Петрович Балакин, был инженером, работал заведующим мельницей, на паровом котле, начальником электростанции. После гражданской войны под его руководством за три месяца был восстановлен золоторудник "Онон" в Забайкалье.

Василий Петрович в 1926 году трагически погиб вместе с маленьким сыном Женей. После гибели мужа и ребенка Мария Алексеевна с двумя детьми -Лизой и Сергеем -- переехала в Томск. В ее доме и провел последние месяцы до ареста Николай Клюев.

О том, что Клюев написал в Томске несколько поэм, он пишет В.Н.Горбачевой: "Передайте ему, что я написал четыре поэмы..."

Вы обещали нам сады
В краю улыбчиво-далеком,
Где снедь -- волшебные плоды,
Живым питающие соком.
Вещали вы: "Далеких зла,
Мы вас от горестей укроем,
И прокаженные тела

В руках целительных омоем".
На зов пришли: Чума, Увечье,
Убийство, Голод и Разврат,
С лица -- вампиры, по наречью -
В глухом ущелье водопад...

/"Поэту Сергею Есенину"/

Один из лучших поэтов России брошен в далекую ссылку -- в нищету, бездомность, одиночество, унижение. Помирать. А в это время в Москве с большой помпой проходил Первый съезд советских писателей. и мало кто из делегатов вспоминал о Клюеве, все они на этом светлом торжестве приветствовали светлое настоящее и еще более светлое будущее, в котором многие из них скоро пойдут за Клюевым той же скорбной дорогой.

В последний скорбный путь. К бессмертию

Дальнейшая судьба Николая Клюева долгое время была окутана легендами и домыслами, и лишь недавно стали известны ее подробности...

Как обской прибой, накатывалась волна террора на Сибирский край. Известно, что летом 1937 года по республикам, краям и областям направлялись особоуполномоченные, чтобы наладить и обеспечить выполнение указаний об усилении репрессий.

Жернова террора работали с утроенной быстротой. 5 марта 1934 года дело Клюева было пересмотрено восемнадцатым по счету (в день). Дело, по которому Николай Клюев был приговорен "к высшей мере социальной защиты -- расстрелу, рассматривалось 13 октября 1937 года шестьдесят пятым в этот день.

На основании своих исследований берусь утверждать, что не последуй арест, а затем и расстрел Николая Клюева, несмотря на все свои болезни, он мог бы еще работать и творить. В первом протоколе допроса твердой рукой поэта стоит подпись: "К сему Н.Клюев". В последнем протоколе допроса, после четырех месяцев тюрьмы, в подписи #Клюев# нет ни одной прямой линии.

То, что дело "об активной сектантской деятельности и непосредственном руководстве контрреволюционной деятельностью духовенства и церковников" было сфабриковано, подтверждается последующей реабилитацией Николая Клюева. В своем письме от 23 февраля 1936 года он писал: "В Томске есть кой-кто из милых и тоскующих по искусству людей, но я боюсь знакомства с ними из опасения, как бы наша близость не была превратно понята".

Из рассказов бывших работников НКВД удалось выяснить, что тюрьма в Томске находилась на ул. Пушкина. Расстрелы проводились, как правило, с часу до четырех часов ночи. Жилой городок для сотрудников НКВД находился на территории тюрьмы. Тех, кого везли на расстрел, вывозили на телегах или санях по три--четыре человека. Их укрывали, чтобы не было видно. Везли к ямам в сторону Каштака, там и расстреливали. Одну яму заполняли по нескольку дней. Справку оформляли, как "зароют" яму.

В Томске тогда была популярна частушка: "Я поеду на Каштак,на зелену горку. Заработаю пятак себе на махорку". Так зарабатывали на закапывании ям.

После этого рассказа становится понятным, откуда в справке о приведении в исполнение приговора в отношении Клюева появилось: "Приговор приведен в исполнение 23--25 октября 1937 года".

"Аввакумом ХХ века", "вестником Китеж-града" называли Клюева. Но все эти характеристики обращены в прошлое, а из найденных стихов встает поэт жгуче современный и необходимый нам сегодня, более того, поэт, которого нам еще предстоит услышать и понять. Вопреки всем своим хулителям, клеветникам и могильщикам он оказался не позади, а впереди времени.

Слово Николая Клюева -- грозное предсказание. Рисуя, как на иконах, огненными мазками свой Апокалипсис, картины ада, проклиная от имени гибнущего крестьянства Сталина-Антихриста, он в то же время будто смотрит в сегодняшний день.

Слово Клюева -- вещее, оно прорастает из живых корней славянской мистики, тайноведения. Это не стилизация под народ, а эпос. И Клюев, может быть, последний мифотворец.

Поэт, когда-то искренне воспевший Революцию и Ленина, -- такого Клюева мы знали. Поэт, который проклял Революцию, когда ее знамя захватили бесы, -- такого Клюева мы узнаем сегодня. Но и это не весь Клюев.

Он слышал "звон березовой почки, когда она просыпается от зимнего сна", "скрип подземных рулей". Он страстно хотел найти путь в "Белую Индию", рай на земле... Утопия это или высшая правда?

Не будем чересчур пугаться его пророчеств: послание Николая Клюева, дошедшее до нас из темных недр НКВД, -- не только грозное предостережение, но и в не меньшей степени призыв к возрождению и укреплению духа.

ВОЖДЬ В ЗАКОНЕ

Дзержинский Феликс Эдмундович (1877 - 1926), сов.парт., гос.деятель, участник польск. и росс. рев. движения. Чл.КПСС с 1895. Один из руководителей Рев-ции 1905-07 ( Варшава). В 1907 избран чл. ЦК РСДРП. 10 лет - в тюрьмах и ссылке. В Окт. рев-цию чл. парт. Воен.-рев. центра и Петрогр. ВРК. С 1917 пред. ВЧК (с 1922 ГПУ, ОГПУ) и наркомвнутр. дел в 1919 - 1923, одновременно с 1921 нарком путей сообщения, с 1924 пред. ВСНХ СССР; с 1921 пред. Комиссии по улучшению жизни детей при ВЦИК. Чл. партии с 1917, в 1921 чл. Оргбюро, с 1924 канд. в чл. Политбюро ЦК. Чл. ВЦИК и ЦИК СССР

( Советский энциклопедический словарь. М., 1985)

Феликс Дзержинский родился 11 сентября 1877 года в имении Дзержиново Вильненской губернии в богатой дворянской семье. История создания этой семьи достаточно необычна: двадцатипятилетний домашний учитель Эдмунд Иосифович, взявшийся обучать точным наукам дочерей профессора Янушевского, соблазнил четырнадцатилетнюю Елену. Любовников быстро поженили и под предлогом "Елениной учебы в одном из лучших европейских колледжей" отправили в Таганрог подальше от дома. Эдмунд устроился в местную гимназию (одним из его учеников был Антон Чехов). Пошли дети... И семья вскоре вернулась на родину, где и родился Феликс.

Мальчику было пять лет, когда от чахотки умер отец, а 32 - летняя мать осталась с восьмью детьми. Феликс рос умным мальчиком: с шести лет читал по-польски, с семи-по- русски и по-еврейски. Но учился средне. В первом классе остался на второй год. Учившийся в той же гимназии будущий глава правительства Польши Иосиф Пилсудский отмечал, что "гимназист Дзержинский - серость, посредственность, без каких-либо ярких способностей". Хорошо успевал Феликс только по одному предмету - Закону Божьему, даже мечтал о сане священника, но вскоре разочаровался в религии. В подобных семьях обычно с детства стремятся к учебе и знаниям, а затем к открытию собственного дела. Но Феликс рано стал крутить любовные романы. Потерял интерес к учебе. Однажды оскорбил и прилюдно дал пощечину учителю немецкого языка, за что был исключен из гимназии. Сблизился с уголовниками, занимался в подпольных кружках еврейской молодежи, участвовал в драках, расклеивал по городу антиправительственные листовки. В 1894 году вступил в литовскую социал-демократическую группу.

После смерти матери Феликс получил 1000 рублей наследства и быстро пропил их в местных пивных, где целыми днями с такими же как он, начитавшимися Маркса, обсуждал планы построения общества, в котором можно было бы не работать. Муж старшей сестры Альдоны, узнав о "проделках" шурина, выгнал его из дома, и Феликс начал жизнь профессионального революционера...

В 1897 в полицию Ковно поступило агентурное сообщение о появлении в городе подозрительного молодого человека в черной шляпе, всегда низко надвинутой на глаза, черном костюме. Его видели в пивной, где он угощал рабочих с фабрики Тильманса. На допросе те показали: незнакомец вел с ними разговор об организации на фабрике бунта, в случае отказа грозил жестоко избить.

17 июля при аресте молодой человек назвался Эдмунтом Жебровским, но вскоре выяснилось, что он "столбовой дворянин Дзержинский". Не сумев доказать его личного участия в многочисленных кровавых разборках, но все-таки продержав год в тюрьме, его сослали на три года в Вятскую губернию. "Как по своим взглядам, так и по своему поведению,-пророчески доносил жандармский полковник вильненскому прокурору,--личность в будущем очень опасная, способный на все преступления".

В 1904 году в городе Ново - Александрии он попытался поднять вооруженное восстание, сигналов к которому стал бы террористический акт в воинской части. Феликс заложил динамит в офицерском собрании, однако в последний момент его подручный струсил и бомбу не взорвал.

По свидетельству боевиков Феликса, они беспощадно убивали всех, на кого падало подозрение в связях с полицией.

Дзержинский шесть раз арестовывался, однако его почему - не судили, а высылали в административном порядке, как это делали с проститутками и тунеядцами. Почему? Главная причина - в слабой свидетельской базе. Свидетелей его преступлений соратники убивали, судей и прокуроров запугивали. По собственным воспоминаниям Дзержинского, он "откупался взяткой". А откуда у него такие деньги? И вообще, на какие средства он жил? Судя по расходам, деньгами Дзержинский распоряжался немалыми. Он носит дорогие щегольские костюмы, лакированные ботинки. Разъезжает по странам Европы, живет в лучших отелях и санаториях Закопане, Радома, Петербурга, Кракова, отдыхает в Германии, Италии, Франции. Все это требовало денег. К тому же огромные суммы шли на зарплату боевикам , на издание газет, прокламаций, листовок, на организацию съездов, освобождение революционеров под залог, взятки чинам полиции, подделку документов и многое другое. Ежегодно сотни тысяч рублей. Кто же его финансировал?

По одной из версий, на организацию смуты в России денег не жалели ее враги, по другой - золотоносной жилой была экспроприация содержимого банков, попросту грабеж...

На вопрос, подвергался ли он репрессиям за революционную деятельность до Октябрьской революции, Дзержинский писал в анкете:

"Арестовывался в 97, 900, 905, 906, 908 и 912 годах, просидел всего 11 лет в тюрьме, в том числе на каторге (8 плюс 3), был три раза в ссылке, всегда бежал".

Но за какие преступления - молчок. Из книг известно: 4 мая 1916 года Московская судебная палата приговорила его к 16 годам каторжных работ. Но ни слова о том, что при царском режиме к каторге приговаривались только убийцы...

Февральская революция застала Дзержинского в Бутырской тюрьме. 1 марта 1917 года Феликса освободили. Вышел он из Бутырки еле живым - сокамерники, уличив в доносительстве начальнику тюрьмы, жестоко его избили. Однако в Польшу он не вернулся. Некоторое время жил в Москве, а потом уехал в Петроград.

В августе 1917 года собирается У1 съезд большевиков... Дзержинский решает избавить Россию от эксплуататоров. И хотя большевиком он никогда не был, его сразу избирают в ЦК партии и устраивают секретную встречу с скрывающимся в Разливе Лениным.

Бывшие политические враги ( большевики, эсеры и т.д.) на время объединяются в единый фронт и общими усилиями свергают Временное правительство. Активную роль в захвате власти играл Дзержинский. "Ленин стал совсем невменяемый, и если кто-то имеет на него влияние, так это только "товарищ Феликс". Дзержинский еще больший фанатик, - писал народный комиссар Леонид Красин. После Октября Ленин направил "железного Феликса" в Наркомат внутренних дел как человека, знающего уголовный мир и тюремную жизнь.

7 декабря 1917 года Совет Народных Комиссаров создает Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. И хотя комиссии этой придается роль следственного комитета, санкции ее членов куда шире: "Меры - конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т.д." По свидетельству Лациса, "Феликс Эдмундович сам напросился на работу в ВЧК". Он быстро входит в курс дела, и если в декабре еще сам нередко ездит на обыски и аресты, то в начале 1918 года, заняв обширнейшее здание с погребами и подвалами на Лубянке, начинает лично формировать команду.

Первой статистическим официальной жертвой чекистов считается некий князь Эболи, который "от имени ВЧК грабил буржуев в ресторанах". С его расстрела пошел отсчет жертв тоталитарного режима. Под приговором подпись Дзержинского.

Дзержинский взломал общественную преисподню, выпустив в ВЧК армию патологических и уголовных субъектов. Он прекрасно понимал жуткую силу своей армии. Но, желая расстрелами в затылок создать «новое общество», Дзержинский уже в 1918 году стремительно раскинул по необъятной России кровавую сеть чрезвычаек: губернские, уездные, городские, волостные, сельские , транспортные, фронтовые, железнодорожные, фабричные, прибавив к ним «военно-революционные трибуналы», « особые отделы», «чрезвычайные штабы», «карательные отряды».

Из взломанного социального подвала в эту сеть хлынула армия чудовищ садизма. С их помощью Дзержинский превратил Россию в подвал чека и, развивая идеологию террора в журналах своего ведомства «Ежедневник ВЧК», «Красный меч», «Красный террор», руками этого отребья стал защищать коммунистическую революцию.

...Известный факт. В 1918 году на одном из заседаний Совнаркома, где обсуждался вопрос о снабжении, Ленин послал Дзержинскому записку: "Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?" Первый чекист вывел на бумажке: "Около 1500". Точной цифры арестованных он не знал - за решетку сажали кого попало, не разбираясь. Ленин поставил возле цифры крест и передал бумажку обратно. Феликс Эдмундович вышел.

Той же ночью "около 1500 злостных контрреволюционеров" поставили к стенке.

Позже секретарь Ленина Фотиева разъясняла: "Произошло недоразумение. Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Наш вождь обычно ставит на записке крестик в знак того, что прочел ее и принял к сведению".

Утром сделали вид, что ничего чрезвычайного не произошло.Совнарком обсуждал архиважный вопрос: к Москве подходил долгожданный состав с продовольствием...

В 1918 году отряды чекистов состояли из матросов и латышей. Один такой матрос вошел в кабинет председателя пьяным. Тот сделал замечание, матрос в ответ обложил трехэтажным. Дзержинский выхватил револьвер и несколькими выстрелами уложил матроса на месте.

Из протокола Заседания ВЧК от 26 февраля 1918 года:

"Слушали - о поступке т.Дзержинского. Постановили: ответственность за поступок несет сам и он один, Дзержинский. Впредь же все решения вопросов о расстрелах решаются в ВЧК, причем решения считаются положительными при половинном составе членов комиссии, а не персонально, как это имело место при поступке Дзержинского".

Из текста постановления видно: Дзержинский расстреливал лично.

Массовый террор был организован Дзержинским и Лениным как индустриальный процесс.Они сами наблюдали агонии своих жертв, только отдавали приказы.

В Нижегородский Совдеп… 9.08.18.

«В Нижнем, явно, готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов…, навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывести сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров… Ни минуты промедления… Надо действовать вовсю: массовые обыски. Расстрелы за хранение оружия. Массовый вывоз меньшевиков и ненадежных…

Ваш Ленин»

«Пенза. Губисполком

Копия Евгении Богдановне Бош

Необходимо… произвести беспощадный массовый террор…Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию карательную пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении.

Предсовнаркома Ленин.

9.08.18.»

Т елеграмма в Саратов Пайкесу:

«…Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты. Ленин».

22.08.18.

Дзержинским было подписано большинство ордеров на обыск и арест, его подпись стоит на приговорах, его перу принадлежат секретные инструкции о тотальной вербовке сексотов и тайных агентов во всех сферах общества.

"Нужно всегда помнить приемы иезуитов, которые не шумели на всю площадь о своей работе и не выставляли на показ, - поучал "железный Феликс" в секретных приказах, - а были скрытными людьми, которые обо всем знали и умели только действовать..." Главным направлением работы чекистов он считает тайное осведомительство и требует от каждого вербовать как можно больше сексотов.

"Для приобретения секретных сотрудников, - поучает Дзержинский, - необходима постоянная и продолжительная беседа с арестованными, а также их родственниками и знакомыми... Заинтересовать полной реабилитацией при наличии компрометирующего материала, добытого обысками и агентурными сведениями... Воспользоваться неладами в организации и ссорами между отдельными лицами... Заинтересовать материально".

Феликс Эдмундович говаривал:»У чекиста должны быть длинные руки, кожаная куртка и «Необходимое руководство» в голове». «Необходимое руководство для агентов чрезвычайных комиссий», отпечатанное в начале 1918 года,—один из первых учебников для чекистов. Беглое знакомство с 54-страничной брошюркой убеждает: ведомство Дзержинского не начинало с нуля, наработки были.

Некоторые рекомендации могут пригодится и сегодня. К примеру, «билет для конспирации нужно покупать несколько дальше того пункта, куда едешь». Правда, это не согласуется с другим замечанием «Руководства», подписанного товарищем Дзержинским:»Нужно беречь каждую копейку, ибо это трудовые, народные деньги». Жировать внедренным чекистам не приходилось. Запрещалось «угощать товарищей, улучшать свое состояние приобретением вещей до носильного платья включительно на деньги ВЧК. Желательно, чтобы сотрудник считал себя за человека нуждающегося».Дзержинский учил, что нужно иметь несколько головных уборов, чтобы менять внешность при слежке за подозреваемым(а где их взять?). Нужно постоянно «преодолевать все заползающие в душу мелочные обывательские мысли». А как, если каждый день на обыски, а там такого?…

Обыскивали сурово. «Под страхом личной ответственности» запрещалось изымать предметы домашнего обихода, мелкие суммы денег и продукты в «маленьком количестве». В «маленьком» это как? Специальная инструкция, подписанная председателем ВЧК гласила, что в пользу трудового народа конфискуютcя: консервы свыше 10 банок, сахар свыше 6 кг, обувь свыше двух пар и т.д.

22 июня 1919 года ВЦИК опубликовал декрет «Об изъятии из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении», в подготовке которого деятельное участие принимал Дзержинский. В декрете перечислялись наиболее опасные преступления(принадлежность к контрреволюционной организации и участие в заговоре против Советской власти, государственная измена, шпионаж, диверсии, бандитизм и др.), изымавшиеся из общей подсудности. Чрезвычайным комиссиям предоставлялось»право непосредственной расправы(вплоть до расстрела)» за перечисленные в декрете «доказанные преступные действия».

На следующий день Дзержинский разослал приказ всем губчека.

«…С изданием настоящего декрета,—писал он,—на ЧК возложены более чем когда-либо тяжелые задачи—очистка Советской республики от всех врагов рабоче-крестьянской России… Все явные и скрытые враги Советской России должны быть на учете ЧК и при малейшей попытке повредить революции должны быть наказаны суровой рукой…»

По своему педантичному характеру Дзержинский оказался талантливым тюремщиком. Он самолично входил во все мелочи тюремного ведомства. По опыту прекрасно знал быт тюрьмы. И теперь из под его пера вышла «инструкция для производства обысков:

«Обыск производить внезапно, сразу во всех камерах и так, чтобы находящиеся в одной не могли предупредить других. Забирать всю письменную литературу, главным образом небольшие листки на папиросной бумаге и в виде писем. Искать тщательно на местах, где стоят параши, в оконных рамах, в штукатурке. Все забранные материалы аккуратно складывать в пакеты, надписывая на каждом фамилию владельца».

Поднятый под непосредственным руководством Дзержинским массовый террор в 1918—1920 годах захлестывал страну. В тюрьмах сидели одинаково монахи, адвокаты, священники, помещики, учителя, спекулянты, рабочие, интеллигенты, крестьяне.

Террор свирепствовал в столицах и в провинциях, переходя в массовую бойню там, где народ оказывал малейшее сопротивление. Напрасно думать, что жертвами красного террора были «купцы и помещики», террор был всеобщим, и в «чрезвычайках» аристократы умирали так же, как и рабочие и крестьяне, так же как и интеллигенты.

О размахе репрессий только в 1918 году свидетельствует официальная статистика, опубликованная в самой ЧК в те годы: "Подавлено 245 восстаний, раскрыто 142 контрреволюционные организации, расстреляно 6300 человек". Конечно, чекисты здесь явно поскромничали. По расчетам независимых историков, на самом деле убито было свыше миллиона человек.

В мае 1918 года в ВЧК попадает 20 - летний Яков Блюмкин, которому тут же было доверено руководство отделом по борьбе с немецким шпионажем.

6 июля Я.Блюмкин и Н.Андреев приезжают в Денежный переулок, где размещалось германское посольство, и предъявляют мандат на право переговоров с послом. На бумаге подписи Дзержинского, секретаря Ксенофонтова, регистрационный номер, штамп и печать.

Во время разговора Блюмкин стреляет в посла, взрывает две гранаты, а сами "дипломаты" скрываются в суматохе. Разгорается невиданный международный скандал. Дзержинский, не моргнув глазом, заявляет, что на мандате его подпись подделана... Но несомненно, что все организовано им. Во-первых, он категорически против мира с Германией ( против Германии намечались широкомасштабные операции ). Во-вторых, большевикам нужен повод для расправы с эсерами ( как раз они-то и были объявлены убийцами посла ). и в-третьих, Яков Блюмкин после этой операции повышен в должности.

8 июля "Правда" опубликовала заявление Дзержинского: "В виду того, что я являюсь, несомненно, одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха, я не считаю для себя возможным оставаться в ВЧК... в качестве ее председателя, равно как и вообще принимать какое-либо участие в комиссии. Я прошу Совет Народных Комиссаров освободить меня".

Расследованием убийства никто не занимался, почерковедческая экспертиза по поводу подлинности не проводилась, и тем не менее ЦК партии отстраняет его от должности. Правда, ненадолго. Уже 22 августа Феликс Дзержинский занимает прежнее кресло. И вовремя. В ночь с 24 на 25 августа ВЧК арестовывает более ста видных деятелей партии эсеров, обвинив их в контрреволюции и терроризме. В ответ 30 августа Леонид Канегиссер убивает председателя петроградской "чрезвычайки, Моисея Урицкого. Дзержинский лично едет в Петроград и распоряжается в отместку расстрелять 1000 человек. 30 августа стреляют в Ленина. Чекисты в покушении обвиняют эсерку Фанни Каплан. Дзержинский дает добро на массовую бойню в Москве.

Не успев закрепиться у власти, большевики экспортируют революцию за границу. Для финансирования этих революций они могли давать только награбленное - золото, драгоценности, картины великих мастеров. Доставку всего этого можно было доверить толь самым "железным товарищам". В результате, в короткий срок пущен по ветру почти весь золотой запас России. А в банках Европы и Америки стали появляться счета на имя первых лиц молодого советского государства. Дзержинскому повезло - он не дожил до тридцать седьмого года. Не был отравлен, застрелен, казнен. Он умер своей смертью, не дотянув до сорокадевятилетия, 20 июля 1926 года в 16 часов 40 минут в своей кремлевской квартире.

На другой день после смерти Дзержинского начались славословия в обязательно-елейном тоне и причитания в честь умершего вождя.Тут были фальшь, но тут была и искренность. Вместе с Дзержинским сама партия потеряла наиболее яркого воплотителя красной диктатуры

Дзержинский умер, отдав все свои силы любимому детищу—ВЧК(ГПУ). Именно это детище потопило страну в крови в 1930-е годы и оказалось на редкость жизнеспособным.

ПАДЕНИЕ

Если придерживаться строго документальных записей, то можно обратиться к метрической книге синагоги старинного русского города на Волге Рыбинска. В ней в 1891 году сделана запись под номером девятнадцать, удостоверяющая рождение у бобруйского мещанина Гирши Фишелевича Ягоды и его законной жены Хасе Гавршлевны седьмого ноября (по христианскому календарю), восемнадцатого марта (по европейскому) младенца мужского пола, которого нарекли именем Генах. В официальной биографии он проходит как Генрих Григорьевич Ягода и местом рождения указан г. Нижний Новгород.

В исторической летописи органов НКВД имя Генриха Ягоды одно из наиболее загадочных. Вокруг его личности и по сей день не утихают бескомпромиссные споры. Кем был на самом деле этот узколицый, со странным изжелта-красным оттенком кожи, порывистый в движениях, нервического склада человек в белом габардиновом кителе с золотым шитьем генерального комиссара государственной безопасности? Верным стражем Сталина или главой заговора против него? Тайным сторонником Зиновьева или беспощадным его мучителем? Безвинной жертвой репрессий или их организатором и палачом?

В дошедших до нас документах того времени личность Генриха Ягоды как бы подернута вуалью, ее контуры просматриваются лишь в общих чертах, характерные детали смещаются, нюансы ускользают. Поэтому для того, чтобы восстановить подлинный политический и нравственный портрет этого человека, сыгравшего столь значительную роль в истории ГПУ--ОГПУ--НКВД, попытаемся мобилизовать некоторые известные сегодня сведения о нем и представить его головокружительную карьеру.

В средствах массовой информации в последние годы было много публикаций, посвященных Берии, немного меньше -- Ежову, но как бы вне поля зрения остался один из зачинателей массового террора в стране -Г.Г.Ягода. Свой жизненный путь он окончил 15 марта 1938 года. 16 марта об этом сообщалось в центральных газетах: "... приведен в исполнение приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1938 года о расстреле осужденных по делу антисоветского "правотроцкистского блока".

Ядом с «железным» Феликсом

...Маленький Гершель (Генрих) с детских лет вошел в круг отцовских забот и унаследовал его специальность. Несмотря на весьма скромное материальное положение, старый фармацевт передал сыну не только профессиональные навыки, но и нечто большее -- возможность получить систематическое образование.

Во время учебы в Нижнем Новгороде повзрослевший Генрих оказался под влиянием революционной молодежной организации. Нижегородский период в жизни молодого социал-демократа ознаменовался важными для него событиями, в немалой степени определившими его дальнейшую судьбу. Он знакомится с Я.М.Свердловым, племянница которого Ида некоторое время спустя станет его женой. К этому же периоду относится и встреча Ягоды с А.М.Горьким, впоследствии переросшая в своеобразную дружбу, продолжавшуюся до последних дней жизни писателя.

В 1911 году за революционную деятельность Генрих Ягода был арестован и приговорен по политической статье к ссылке. Два года спустя он выходит на свободу и оказывается в Петрограде, где устраивается на работу в страховую кассу Путиловского завода. Здесь он встречается с Н.Н.Крестинским. Непредсказуемая судьба сведет этих людей дважды. Второй раз -- в самом конце их жизни, за несколько дней до гибели. Смерть они встретят вместе...

Во время империалистической войны Ягода был мобилизован, Состоял членом военной организации большевиков. Служил в действующей армии, прошел фронт, был ранен.

Октябрьскую революцию Генрих Ягода встретил не как свидетель, а как активный участник. Энергично включился в работу по формированию отрядов Красной гвардии. Был замечен и выдвинут на ответственную должность в Высшей военной инспекции РККА. Во время гражданской войны воевал на Южном и Юго-Восточном фронтах. В нелегкие дни царицынской обороны встречался со Сталиным. Будуший генсек по достоинству оценил расторопность Ягоды, его беспощадность к врагам,непреклонность в достижении цели, неразборчивость в средствах.

Быть может именно эти качества, вовремя замеченные и по достоинству оцененные руководством, закономерно привели Генриха Ягоду в ВЧК. Характер деятельности этого учреждения оказался ему как нельзя более по душе, начинается быстрый должностной рост исполненного служебного рвения чекиста.

В 1920 году он -- член Президиума ВЧК, а после ее реорганизации назначается заместителем Председателя ОГПУ при Совнаркоме СССР. Так Ягода фактически становится правой рукой Дзержинского.

Начало большой игры

В 1926 году, после смерти Ф.Э.Дзержинского, руководителем ОГПУ становится В.Р.Менжинский. К этому времени Ягода прошел в ВЧК--ОГПУ большую школу и, если так можно сказать, становится профессионалом, заместителем Менжинского. С годами роль Ягоды в руководстве ОГПУ возрастает, чему способствует болезнь Менжинского. Многие вопросы Ягоде приходилось решать в таких случаях в качестве первого лица.

Сталин прекрасно понимал значение аппарата ОГПУ в борьбе со своими политическими противниками и принимал меры к его подчинению. Общаясь с Ягодой, он сумел распознать в нем своего союзника в борьбе со всякими "уклонами" и расчетливо сделал на него ставку.

В 1929 году под непосредственным руководством Ягоды и подобранной им команды начинает развертываться система исправительно-трудовых лагерей. Их создание в необжитых районах требовало не только поиска полезных ископаемых, но и строительства дорог, мостов, освоения земельных угодий, обустройства поселков, возведения промышленных предприятий, электростанций и т.д.

Для того, чтобы эта система стала составной частью ОГПУ СССР, руководство последнего заверило правительство в том, что система не только будет самоокупаемой и не потребует ни копейки государственных вложений, но и станет приносить прибыль казне.

Именно с этого момента был создан карательный механизм: система расследовала преступные проявления, сама же судила, она же исполняла назначенный срок наказания и решала дальнейшую судьбу каждого в последующий период. Инициатор этой инквизиторской машины Г.Г.Ягода сосредоточивает у себя огромную власть.

С конца 20-х годов Ягода начинает свою игру по расстановке на ключевых постах в лагерях и территориальных органах ОГПУ нужных людей. Щупальца аппарата Ягоды начинают проникать не только в различные области народного хозяйства, но и в армию. Я этого времени началась и крупномасштабная кампания по насаждению агентуры по всех сферах государственной и общественной жизни.

Рвение Ягоды на ниве борьбы с инакомыслящими не осталось незамеченным. В 1930 году его одаривают вторым орденом Красного Знамени. Ягода становится значимой фигурой, и многие репрессированные обращаются непосредственно к нему за помощью. Однако Ягода прекрасно понимает: нельзя одной рукой и сажать, и миловать. Он и не собирается "входить в положение репрессированных", и потому обращения к нему остаются без внимания. Лишь нужные люди находят у него не только защиту, но и покровительство.

Тем временем разворачивается строительство Беломоро-Балтийского канала. Ведомство Ягоды нескончаемым потоком направляло сюда рабочую силу. Окончание строительства канала ознаменовалось раздачей орденов большой группе руководителей, инженеров и передовиков. За строительство этого сооружения у Ягоды прибавился орден Ленина.

На следующий год канал посетил Сталин. Очевидец этого исторического события, наш земляк С.С.Кожевников, в то время командир БЧ 1--4 подводной лодки "Народоволец", вспоминает:

-- Выходит из шлюза колесный пароходик "Анохин" -- принимают концы, сходни, и на берег выходят друг за другом: Ворошилов, Сталин, Киров и Ягода. Этот, правда, сразу отошел в сторонку. Там и стоял. Закупнев, командующий пароходом, отдал рапорт, поприветствовали наркома. Он поздравил нас с переходом, рассказал что-то о значении нового флота. Затем выступил Киров, который все больше про экономику края говорил. В общем, выступили они, и... пауза.

Сталин стоит и курит, даже чуть отвернулся в сторону. Пауза затягивается уже до неприличности. Тут за нашими спинами забегали флотские политработники, шепчут: "Вызывайте товарища Сталина". А как вызывать, мы же в строю стоим! Тут же и Ворошилов отступил на шаг, за спину Сталина, показал на него пальцем и машет: дескать, похлопать нужно. Ну, кто-то хлопнул, кто-то буркнул: "Товарищ Сталин, выступите..." А они недалеко от меня стояли, и вот вижу, как Ворошилов пригнулся к Сталину и что-то шепчет ему на ухо. А тот вдруг трубку вынул изо рта и сердито буркнул: "Не буду". Повернулся и пошел...

10 мая 1934 года от паралича сердца скончался В.Р.Менжинский. Его должность официально перешла к Ягоде. Спустя два месяца ЦИК СССР принял постановление об образовании Народного комиссариата внутренних дел СССР. Под эгидой этого наркомата оказались Главное управление государственной безопасности, Главное управление лагерей, Главное управление рабоче-крестьянской милиции. Среди наркоматов того времени это было самое могущественное ведомство во главе с Ягодой. 26 ноября 1935 года в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР ему было присвоено звание Генерального комиссара государственной безопасности.

Тучи над головой

Казалось, ничто не предвещало грозы, но тучи над головой Ягоды сгущались. В первой половине 1936 года ведется под его активным руководством работа по подготовке процесса "правых" и начинаются аресты. В сентябре Сталин уже знакомится с протоколами допроса некоторых из арестованных, где излагаются показания "О террористической деятельности контрреволюционной организации правых". Тем временем Ягода появляется на военных маневрах и учениях рядом с Ворошиловым. Словом, жизнь течет своим чередом.

И вдруг 25 сентября отдыхающие в Сочи Сталин и Жданов направляют в адрес Кагановича и Молотова телеграмму с оценкой действий наркома: "Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года". Через день, 27 сентября, Ягода отстраняется от должности наркома внутренних дел и становится наркомом связи вместо снятого с этого поста А.Рыкова. Фактически участь его была предрешена, и перемещение являлось своего рода трагическим ходом.

Представляется, что выдвинутое обвинение в телеграмме против Ягоды является чисто формальным поводом. Ведь именно он первоначально загнал троцкистов и других оппозиционеров в ссылку, а затем пустил их по второму кругу через тюрьмы и исправительно-трудовые лагеря. Под его руководством были подготовлены политические процессы в отношении "правых" и других после гибели Кирова.

Поэтому упрек в адрес Ягоды крайне не убедителен. После подобного обвинения, чтобы удержаться в своем кресле, Ягода вполне мог решить задачу по тотальному разгрому оппозиции, выполнив пятилетку за один год. Было бы наивно полагать, что Сталину и Жданову потребовался "козел отпущения".

Между Москвой и Сочи был разыгран политический спектакль с заменой главного действующего лица, и жаловаться было некому. Со Сталиным ему просто не дали связаться.Дело, очевидно, заключалось в другом, Сталин и го ближайшее окружение вполне отчетливо осознали ту силу, которую приобрел Ягода за годы работы в ведомстве и после того, как стал его главой.

Мимо Сталина не прошла и та информация, которой владел Н.И.Ежов, заведуя орготделом ЦК ВКП(б). Кому-кому, а Ежову было достаточно отчетливо видно, с каким усердием и настойчивостью Ягода повсеместно расставлял на ключевых постах, и не только своего ведомства, нужных ему людей. Ягода стал слишком опасным, и пришло время его убирать с политической арены.

29 января 1937 года ЦИК СССР принимает решение о переводе Генерального комиссара государственной безопасности Г.Г.Ягоды в запас. Это был второй чувствительный удар. Высокое специальное звание, оставленное ему при отстранении от руководства Народным комиссариатом внутренних дел, если и не гарантировало прежних должностных привилегий, то во всяком случае являлось прочным связующим звеном с высшими структурами власти. Теперь разрывалось и оно.

Но не столько сам по себе этот факт обеспокоил Генриха Ягоду, сколько ясно просматривавшийся в решении ЦИК подтекст: о нем не забыли, за ним следят, опала продолжается. Новых потрясений можно было ждать в любую минуту.

Опала продолжается

3 апреля 1937 года за ним пришли. Люди в форме, которую некогда сам же Ягода и ввел своим приказом, предъявили ордер на арест. вежливо предложили пройти в машину. Узкое нервное лицо Ягоды дернулось, как от удара. Быть может, как никто другой, бывший руководитель НКВД почувствовал: жизнь кончена. Оттуда, куда его сейчас повезут, выхода уже нет. По мрачной иронии судьбы, именно он приложил столько стараний, чтобы ни один, оказавшийся там, уже никогда не вырвался на свободу. И вот теперь ему самому предстояло пройти этим путем обреченных.

По официальной версии, в апреле 1937 года Генрих Ягода был привлечен к ответственности ввиду "обнаруженных должностных преступлений уголовного характера". На предварительном следствии бывшему руководителю НКВД предъявили множество обвинений -- от контрреволюционной троцкистской деятельности до шпионажа в пользу фашистской Германии. Это еврея-то (!) в 1938 году, когда Германия уже покрылась сетью концентрационных лагерей по уничтожению еврейского населения, а взгляды расистов а фашистской форме все пристальнее обращались к востоку?

Обвинили его и в организации так называемых "медицинских убийств" Горького, Куйбышева, Менжинского и других. Бывшему наркому инкриминировали и покушение на жизнь секретаря ЦК Николая Ежова. Фабула поражала воображение непосвященных: согласно материалам дела, нарком внутренних дел Ягода опрыскал стены и портреты кабинета своего преемника сильнейшим ядом, испаряющимся при комнатной температуре...

Следствие по делу Ягоды длилось почти год. На процессе он отрицал обвинения, в отличие от других подсудимых. "Прокурор, -- говорил в своем выступлении на процессе Г.Г.Ягода, -- безапелляционно считает доказанным, что я был шпионом. Это неверно. Я -- не шпион и не был им". Совсем недавно ставивший аналогичные спектакли на процессах, он прекрасно понимал ожидавший его финал. Это понимание давало ему силы иронизировать и даже заявить, что если бы он был шпионом на самом деле, то "...десятки стран могли бы закрыть свои разведки -- им незачем было бы держать в Союзе такую сеть шпионов, которая сейчас переловлена".

Не нашлось места даже на канале...

Завершая свое последнее в жизни выступление, Ягода произнес замечательную фразу: -- Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек-каналов. Сейчас эти каналы являются украшением нашей эпохи. Я не смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы...

Но даже там места ему уже не было. На рассвете 13 марта 1938 года суд огласил приговор. Подсудимый Генрих Ягода признавался виновным, приговаривался к высшей мере наказания и подлежал расстрелу.

И как последний вздох обреченного -- его обращение к высшей власти:

"В Президиум Верховного Совета

от приговоренного к в.м. Г.Г.Ягоды

Прошение о помиловании

Вина моя перед родиной велика. Не искупить ее в какой-либо мере. Тяжело умереть. Перед всем народом и партией стою на коленях и прошу помиловать меня, сохранить мне жизнь.

Г.Ягода

13.03.1938 г".

Президиум Верховного Совета СССР прошение отклонил. Надежды больше не оставалось.

Приговор был приведен в исполнение в подвале того же большого дома на Лубянке, где осужденный некогда чувствовал себя полновластным хозяином...

Фактическое падение Ягоды началось с момента организации волн "большого террора", прокатившихся по большинству ни в чем не повинных наших сограждан. Став соучастником строительства социализма по той модели, которая виделась Сталину, он стал и его жертвой.

ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ “ЖЕЛЕЗНОГО” НАРКОМА

В исторической памяти народа имя Николая Ежова стало нарицательным. “Ежовщина” — этим понятием обозначают сегодня свирепый режим тотального беззакония и произвола. Известны и так называемые “ежовые рукавицы” — выражение, весьма распространенное в 30-х годах. Сохранились плакаты тех лет: могучие руки в громадных рукавицах с железными гвоздями мертвой хваткой сжимают горло несчастного доходяги, видимо олицетворяющего гидру контрреволюции.

Впрочем, уже в те времена было у Ежова и еще одно имя, которое лишь весьма немногие решались произнести вслух, да и то шепотом. “Кровожадный карлик” — так называли этого человека не столько за низкий рост (около 154 см), сколько за патологическую жестокость.

Нельзя забывать, что Николай Ежов был сыном своего жестокого времени, которое не только сокрушало самые возвышенные натуры, но и порождало невероятно причудливые характеры. Именно в этом времени и попробуем отыскать истоки той сокрушительной энергии, с которой этот невыразительный человек расправлялся со всеми, кто выделялся из толпы.

Путь наверх

Начало биографии Николая Ивановича Ежова не обещало не только головокружительной карьеры, но и даже просто сколько-нибудь заметного существования.

Родился в 1895 году в бедной рабочей семье на окраине Петербурга. Получил лишь начальное образование. Продолжать его не стремился, да и возможностей не имел. С четырнадцати лет на заводе. Сменил несколько рабочих специальностей. В этой среде и формировались классовые инстинкты молодого пролетария.

Февральскую революцию встретил восторженно. Низвержение власть предержащих, разрушительный вихрь перемен, необузданную вольницу толпы принял сразу и безоговорочно. Вместе со всеми громил витрины фешенебельных магазинов на Невском проспекте, кричал на многотысячных митингах на Знаменской площади, бросал камни в сверкающие стекла петроградских дворцов.

В мае 1917 года Н.Ежов становится членом РСДРП(б). После победы большевиков назначается военным комиссаром красноармейской части, участвует в гражданской войне. По возвращении с фронта направляется на партийную работу. В 1922 года он уже секретарь Казахского краевого комитета РКП(б).

В 1927 году Николай Ежов переводится на ответственную работу в Москву.

В период коллективизации он назначается заместителем наркома земледелия СССР. На этой должности энергичный замнаркома обнаружил своеобразные организаторские способности, заметно выделявшие его среди других сотрудников наркомата.

В 1930 году он назначается заведующим Распределительного отдела ЦК, а спустя некоторое время становится заведующим Отдела кадров ЦК ВКП(б). Перед Ежовым открываются новые перспективы. На горизонте явственно замаячил путь в высшие эшелоны власти. На XVII съезде партии в 1934 году он избирается членом Центрального Комитета при ЦК ВКП(б). Через год он уже председатель этой комиссии. В феврале 1935 года Ежов избирается секретарем Центрального Комитета партии. Ему поручают курировать правоохранительные органы.

В политической биографии сталинского выдвиженца начинается новая глава.

“Железный нарком”

В последние сентябрьские дни 1936 года в большом доме на Лубянке царила паника. Назначение Ежова наркомом внутренних дел служащие центрального аппарата НКВД восприняли как большую личную трагедию. Его беспощадная жестокость, причем не только по отношению к недоброжелателям, но и к безусловно преданным ему людям, была хорошо известна. Дело к тому же осложнялось и тем, что сотрудники, лично связанные с опальным Ягодой, теперь сами оказывались под подозрением.

В первый же день своего появления на Лубянке новый нарком немедленно сменил здесь всю охрану. Сам же, разместившись в отдельном, левом крыле здания НКВД, принял такие меры предосторожности, словно готовился к длительной осаде. Бесчисленное количество вооруженных людей заняли все ближайшие и дальние подступы к кабинету наркома. К этому кабинету вели многочисленные замысловатые переходы с этажа на этаж. И на каждом переходе, каждом повороте, каждой лестничной клетке снова и снова проверяли документы, устанавливающие личность, осматривали личные вещи. Режим был усилен до такой степени, что даже ветераны ЧК не могли припомнить ничего подобного. Служащие наркомата замерли в тревожном ожидании.

В марте 1937 года Ежов на оперативном совещании объявил о предстоящей инспекции местных органов НКВД. В разные концы страны одновременно командируются почти все начальники отделов центрального аппарата. Однако едва они успели выехать за пределы Москвы, как были арестованы на ближайших же станциях. Через два дня подобная операция была предпринята и в отношении других руководящих сотрудников наркомата.

С остальными и вовсе не церемонились. Их арестовывали прямо в служебных кабинетах. Но случалось, приходили и на квартиру. Как правило, ночью. Такая операция требовала определенной подготовки, поэтому планировалась лишь в отдельных, особо важных случаях. И если однажды утром сотрудник не приходил на работу, а сослуживцам становилось известно о ночной драме, то ситуация считалась совершенно безнадежной — арестованный был заведомо обречен.

Ежовская чистка 1937 года унесла жизни трех тысяч сотрудников Ягоды в НКВД. Многие из них действительно запятнали себя несмываемым грехом истребления безвинных. Но воздаяние за преступление неизбежно превращается в свою противоположность, если осуществляется вне закона и суда. Именно так здесь и произошло. Правосудие уступило место очередному акту произвола.

Покончив с действительными и мнимыми врагами в центральном аппарате наркомата, Ежов приступил к чистке периферийных кадров.

“Товарищу Сталину.

Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной коллегии:

1. Список № 1 (общий).

2. Список № 2 (бывшие военные работники).

3. Список № 3 (бывшие работники НКВД).

4. Список № 4 (жены врагов народа).

Прошу санкции осудить всех по первой категории. Ежов”.

На каждом из этих списков имеется резолюция: “ЗА. И.Сталин. В.Молотов”.

Для правильного пониманию смысла этого документа следует иметь в виду, что первой категорией осуждения считалась смертная казнь.

Приведенный документ отнюдь не является единичным или исключительным. Можно привести и другие образцы такого рода творчества Ежова.

“Товарищу Сталину.

Посылаю списки арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Ежов”.

Резолюция на этом документе гласит: “За расстрел всех 138 человек. И.Ст., В.Молотов”.

Еще один документ:

“Товарищу Сталину.

Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу. 20.VIII.38 г. Ежов”.

На документе лаконичная резолюция: “За. И.Ст., В.Молотов. 20.08”.

На закрытом заседании ХХ съезда КПСС Н.С.Хрущев назвал точную цифру: за время своего пребывания в должности наркома Ежов направил на утверждение Сталину 383 списка обвиняемых. Несложный арифметический подсчет показывает, что каждый очередной список появлялся на рабочем столе генсека не позднее чем через день.

При Ежове деятельность так называемых “троек” получила новый мощный импульс. Их компетенция была значительно расширена как с точки зрения круга рассматриваемых дел, так и по характеру применяемых мер наказания.

30 июля 1937 года Ежов подписал приказ о проведении “массовых операций в отношении бывших кулаков, членов антисоветских партий, белогвардейцев, жандармов и чиновников царской России, бандитов, реэмигрантов, участников антисоветских организаций, церковников и сектантов, уголовников-рецидивистов”.

Согласно приказу все указанные лица условно делились на две категории. К первой относились “наиболее враждебные из перечисленных выше элементов”, которые подлежали расстрелу. Все остальные образовали вторую категорию, для которой уготавливались тюрьмы и лагеря сроком от 8 до 10 лет.

Приказом наркома внутренних дел СССР от 30 июля 1937 года был определен персональный состав “троек”. Председателями назначались наркомы внутренних дел союзных и автономных республик, начальники краевых или областных управлений НКВД, членами — первые секретари ЦК компартий союзных республик, краевых и областных комитетов ВКП(б) и республиканские, краевые, областные прокуроры.

Не прошло и двух недель после издания этого приказа, как последовало новое, еще более крупное решение.

11 августа 1937 года Ежов подписывает очередной приказ, согласно которому процедура осуждения еще более упрощалась. Теперь скорый суд уже вершили не только “тройки”, но и “двойки”. В их состав, согласно приказу, входили начальники органов внутренних дел и местные прокуроры.

Интересно, что этот приказ Н.И.Ежова санкционирован подписями И.В.Сталина, В.М.Молотова, Л.М.Кагановича и С.В.Косиора.

С этого момента вакханалия репрессий стала неуправляемой. “Тройки” и “двойки”, словно соревнуясь в эффективности, с пулеметной скоростью решали судьбы людей. Число осужденных к высшей мере наказания стремительно росло. Службы, приводившие смертные приговоры в исполнение, работали с напряжением. Возникла даже проблема индустриализации методов уничтожения. И она была решена.

Лагерная эпопея

Лагеря и тюрьмы всегда были предметом особо пристального внимания Ежова. Приняв от Ягоды колоссальную по численности систему мест заключения, новый нарком остался недоволен ее состоянием. Он считал, что режим здесь ослаблен, дисциплина низка, должные меры против нарушителей не принимаются.

Во все концы страны полетели предписания наркома значительно усилить меры наказания к “хулиганствующим заключенным в тюрьмах ГУГБ”. За оскорбительные устные высказывания или письменные заявления заключенных, а также за иные оскорбительные действия (плевки, ругательства, попытки нанести оскорбление действием) предписывалось заключать в карцер на срок до 30 суток, ужесточать режим содержания, переводить в тюрьму с более строгим режимом, предавать суду.

В одном из своих приказов от 8 февраля 1937 года Ежов предписывал предать суду большое число “содержащихся в тюрьмах ГУГБ осужденных на разные сроки заключения, приславших мне в связи с введением нового тюремного режима и процессом оскорбительные заявления”.

Методично и последовательно Ежов добивался ужесточения лагерного режима. При нем каждый заключенный ГУЛАГа знал: за три отказа от работы — расстрел. Подобная беспощадная кара за такого рода проступок никогда не предусматривалась законом и санкционировалась лишь лагерной администрацией без какого-либо участия судебных органов.

Против столь неприкрытого произвола пытался возражать нарком юстиции СССР Н.В.Крыленко. Он, как известно, еще при Ягоде неоднократно обращал внимание высшего политического руководства страны на различные нарушения в системе ГУЛАГа. И Генриху Ягоде приходилось давать малоприятные объяснения.

Теперь же времена изменились. То, что можно было при Ягоде, не допускалось при Ежове.

Время триумфа

Громкие процессы вредителей, шпионов, диверсантов и других “врагов народа” вознесли Николая Ежова на вершину славы.

Еще не успели отзвучать здравицы по случаю присвоения ему специального звания генерального комиссара государственной безопасности, как последовало новое исключительное отличие. Город Сулимов Орджоникидзевского края переименовывался в Ежово-Черкесск.

17 июля 1937 года Президиум Верховного Совета СССР принимает решение о награждении Н.И.Ежова орденом Ленина “за выдающиеся заслуги в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий”.

На октябрьском (1937 г.) Пленуме Центрального Комитета партии Ежов избирается кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б). Непродолжительное время спустя сообщается о присвоении Школе усовершенствования командного состава пограничных и внутренних войск НКВД СССР имени Н.И.Ежова.

В декабре 1937 года вся страна шумно отмечала двадцатую годовщину ВЧК—ГПУ—ОГПУ—НКВД. Газеты печатали крупные портреты Дзержинского и Ежова. В их честь слагались стихи, разучивались песни. Пионерские отряды соревновались за право носить их имена.

В обстановке всеобщего ликования по случаю знаменательной даты 20 декабря в Большом театре состоялось торжественное собрание. Вместе с Ежовым в президиуме сидели Молотов, Ворошилов, Каганович, Хрущев.

С основным докладом выступил Анастас Микоян. Не было таких превосходных степеней, которыми он не увенчал бы заслуги “талантливого” сталинского ученика” и “любимца советского народа” Николая Ивановича Ежова. Докладчик призвал собравшихся “учиться у товарища Ежова сталинскому стилю работы, как он учился и учится у товарища Сталина”. Дружными аплодисментами встретил зал проникновенные слова оратора:

— Славно поработал НКВД за это время!

Во время избирательной кампании 1938 года многие трудовые коллективы и общественные организации страны с энтузиазмом выдвигали своим кандидатом в депутаты Верховного Совета “любимого сына советского народа, верного рыцаря революции, несгибаемого большевика, кристально честного партийца, ближайшего соратника великого Сталина товарища Ежова Николая Ивановича”.

Первые признаки готовящейся замены Ежова на посту наркома были столь незаметны, что он сам поначалу не только не придал им какого-либо опасного для себя значения, но даже воспринял как свидетельство заботы руководства страны об укреплении его положения на высоком посту.

Вскоре состоялось назначение Л.П.Берии заместителем наркома внутренних дел (?).

После этого новую должность получил и Ежов. В апреле 1938 года он по совместительству назначается народным комиссаром водного транспорта.

Непосредственную связь между этими двумя назначениями нельзя было не заметить. Раздвоение функциональных обязанностей Ежова неизбежно создавало условия для сосредоточения руководства Наркоматом внутренних дел в руках его заместителя Берия.

Отныне роль Ежова в системе НКВД становилась номинальной.

Энергичный заместитель постепенно прибрал к рукам все реальные рычаги наркомовской власти. И даже представительские функции все более переходили к нему. Теперь уже и официальные документы, направляемые из высоких инстанций в НКВД, приходили на имя Берия, минуя Ежова.

“Комиссару госбезопасности 1 ранга,

зам. наркома внутренних дел СССР тов. Берия.

В сентябре 1938 года Военной коллегией Верховного суда Союза ССР в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Хабаровске и других городах осуждено:

к расстрелу — 1803 человека,

к тюремн. закл. — 389.

Всего — 2192.

В.Ульрих”.

Позднее в официальных документах перестали обозначать должность Берия (ведь она была не самой высокой в системе НКВД), ограничиваясь указанием его специального звания.

“Комиссару государственной безопасности 1 ранга тов. Берия Л.П.

За время с 1 октября 1936 года по 30 сентября 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР и выездными сессиями коллегий в 60 городах осуждено:

к расстрелу — 30 514 человек,

к тюрем. закл. — 5643 человека.

Всего — 36 157.

15 октября 1938 года. В.Ульрих”.

Подобного рода посланий, в которых руководители правоохранительных органов рапортовали о проделанной работе, становилось все больше. И принимал такие рапорты заместитель наркома Берия. Имя же его непосредственного начальника Ежова, номинально первого лица наркомата, даже не упоминалось.

Конец 1938 года был ознаменован появлением сверхсекретного документа, не имеющего аналогов в нашей истории. Речь идет о приказе НКВД № 00827, подписанном комиссаром госбезопасности 1-го ранга Л.Берия. Этот приказ был направлен со следующим экстраординарным препроводительным письмом: “Рассылается для сведения членов бюро ЦК Нацкомпартий, крайкомов, обкомов, окружкомов, горкомов и райкомов приказ НКВД от 27 декабря, утвержденный ЦК ВКП(б). Секретарь ЦК И.Сталин. 29 декабря 1938 г.” Первый и последний раз в нашей истории документ НКВД был разослан от имени партии. Положение, очевидно, было критическим.

Приказ, утвержденный Сталиным, гласит о том, что имеют место случаи вербовки агентов и осведомителей из числа ответственных руководителей партийных, советских и хозяйственных аппаратов и работников обслуживающего аппарата партийных органов. Формулировка “имеют место случаи”, конечно, неточна, но не мог же Сталин открыто признать, что многие партийный и государственный лидеры самого различного уровня, в том числе и весьма высокого, стали “сексотами” и сам партийный аппарат все больше превращался в осведомительный придаток к органам.

А это уже было опасно и для самого вождя. Может быть здесь крылась одна из главных ошибок Ежова, стоившая ему в конечном счете жизни.

Постановляющая часть кратка и категорична: “Прекратить вербовки ответственных работников партийных, советских , хозяйственных и общественных организаций, а также обслуживающего персонала партийных комитетов.

Немедленно прекратить связь с агентами и осведомителями этой категории и сообщить им об этом с вызовом о отобрании подписки. Личные и рабочие дела указанных выше категорий агентуры уничтожить в присутствии представителей рай(гор)комов и составить акт об этом.

Сообщить о исполнении приказа специальной докладной запиской через десять дней”. Наверное, не один из “этой категории агентов” из числа секретарей комитетов, парткомов и других крупных руководителей вздохнул с облегчением. А в первые дни нового 1939 года по всей стране горели папки с анкетами и доносами... высокопоставленных сексотов.

Впрочем, запрет касался вербовки официальной, однако ничто не мешало доносить, так сказать, “по велению сердца”.

24 сентября 1938 года был арестован нарком внутренних дел Белоруссии Борис Берман. На допросе он показал, что в период 1937—1938 годов наркомом внутренних дел СССР Ежовым и его заместителям Фриновским давались явно враждебные указания о решительной борьбе с мнимыми врагами народа, что повсеместно приводило к массовым арестам ни в чем не повинных советских граждан. По этому факту ни Ежов, ни Фриновский допрошены не были. В то время их даже не поставили в известность о наличии таких показаний против них.

22 февраля 1939 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Б.Д.Бермана “за шпионаж и враждебную деятельность в органах НКВД” к высшей мере наказания. На следующий день приговор был приведен в исполнение. Тем самым исключалась всякая возможность последующей проверки показаний Бермана путем очных ставок с Ежовым и Фриновским, постановки дополнительных вопросов и других следственных действий с участием осужденного наркома.

Дело Бориса Бермана оказалось первым, однако отнюдь не единственным сигналом о массовых арестах и других злоупотреблениях органов НКВД под руководством Ежова.

По этим фактам ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР еще 17 ноября 1938 года вынесли совместное постановление “Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия”. В этом документе констатировались многочисленные нарушения социалистической законности в деятельности НКВД.

Ежов поспешил отреагировать: 26 ноября он издает приказ о ликвидации внесудебных карательных органов при Наркомате внутренних дел. Этим приказом объявлялось об упразднении печально знаменитых “двоек” и “троек”. Выпестованная Ежовым система внесудебной расправы разваливалась на глазах.

Приказ от 26 ноября оказался последним в карьере наркома внутренних дел Ежова. Несколько дней спустя все центральные газеты опубликовали официальное сообщение:

“Тов. Ежов Н.И. освобожден, согласно его просьбе, от обязанностей наркома внутренних дел с оставлением его народным комиссаром водного транспорта.

Народным комиссаром внутренних дел СССР утвержден тов. Л.П.Берия”.

В истории НКВД началась новая глава.

Крах

Тем временем в кремлевских коридорах власти судьба Ежова была уже решена.

Его взяли на рассвете 10 апреля 1939 года. В кабинете у Ежова были спрятаны четыре пистолета: один — в ящике письменного стола, другие — за книгами в книжных шкафах. Вероятно, он сильно боялся за свою жизнь, коль скоро прятал пистолеты в разных местах. Вообще, он имел много оружия...

Из описи изъятого при аресте. Пистолеты: “вальтер” - 2 шт., “браунинг” — 2 шт., “маленький” — 1 шт. Винтовки и ружья — 5 шт. “Боевые патроны к ним” — не холостые же прятать. Да, еще “маузер” изъяли, “к нему 7 патронов”, — видимо, нарком на случай атаки решил отстреливаться до последнего “патрона”.

Вообще надо сказать, что по покушениям на себя, любимых, тосковали многие вожди, особенно после убийства Кирова. То есть чтоб, конечно, не до смерти — упаси Бог! Но — как бы, чтоб и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Однако здесь нельзя было переборщить, ибо большее число покушений означало и большую популярность, чего главный продолжатель дела Ленина не прощал — ни до Кирова, ни после.

Вот почему предаваемые гласности списки соратников, на которых подлые “враги народа” готовили покушения, составлял сам. Попасть в такой список было величайшей честью, такой же, как пострелять из нагана Дзержинского или постоять на Мавзолее по табельным дням, “выбытие после присутствия” в списке означало опалу и, как правило, расстрел. Но ведь хотелось! Вот и старались кто как мог: например, В.Молотов придумал покушение на себя, любимого...

Ну и Ежов, в надежде славы и добра, постарался с том же духе. Только он забыл, что дозировку покушений производил сам, и лишнего себе приписывать не дозволялось. Вот отчего следствие обвинило его еще и в том, что он “в авантюристско-карьеристических целях создал дело о мнимом своем “ртутном отравлении”.

Нет сомнения в том, что Ежов, конечно, жил на широкую ногу. Вещи у него изымались и в Кремле, и в кабинете наркома, и на даче...

Из одной только (из трех) описи имущества, изъятого при аресте. Множество пальто, плащей, шинелей, 9 пар сапог, 13 гимнастерок, 14 фуражек и так далее. Десятки дамских пальто, плащей, платьев, 48 кофточек, 31 шляпка... “Фигуры” мраморные, фарфоровые, медные, бронзовые — 34, “ картины в рамках и под стеклом” — 29, портреты — 9 и т.п. И это только одна опись из трех. А в протоколе обыска при аресте еще значатся: “печатный материал-перевод книги Л.Фейхт-Вангер на 133 листах”, название не указано, но, видимо, это “Москва 1937”. “Книг врагов народа Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Каменева и другие — 103 штуки”. “Альбомы со снимками врагов народа” — 2 шт.” “Разные заметки на 84 листах и разорванная записка, изъятая из пепельницы”.

Ежова провели через созданную им самим унизительную процедуру: сорвали знаки различия и ордена, раздели донага и тщательно осмотрели все естественные полости тела, срезали пуговицы с одежды и сняли шнурки с обуви. В тюремной камере этот низкорослый тщедушный человек уже ничем не напоминал всесильного повелителя Лубянки.

Нескончаемой чередой потянулись долгие дни и бессонные ночи одиночного заключения. Бывшему народному комиссару предъявили обвинение в руководстве заговорщической организацией в войсках и органах НКВД, в подготовке террористических актов против руководителей партии и государства, в планировании вооруженного восстания. Особый пункт обвинения — шпионаж в пользу иностранных государств. В начале следствия Ежова обвиняли в сотрудничестве с немецкой разведкой, в конце — фигурировали уже разведслужбы Великобритании.

Такая перемена в определенной степени была, очевидно, связана с изменением внешнеполитической ориентации СССР — переговоры о взаимопомощи с Великобританией и Францией (март—август 1939 года) и подписание советско-германского договора о ненападении в августе того же года.

Но все эти колебания политического курса влияли на содержание предъявленного Ежову обвинения в шпионаже лишь в части указания конкретного государства, в пользу которого якобы действовал бывший нарком. Существо же обвинения в сотрудничестве с иностранной разведкой оставалось неизменным.

3 февраля 1940 года на закрытом заседании Военной коллегии Верховного суда СССР подсудимый Николай Иванович Ежов был признан виновным по всем пунктам предъявленного обвинения и приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.

На рассвете следующего дня приговор был приведен в исполнение.

По рассказам очевидцев, в свои последние мгновения в глубоком сыром подвале Сухановской тюрьмы маленький тщедушный человек долго метался меж четырех стен, уворачиваясь от пуль. Но это уже скорее напоминало конвульсию. Живым из этого подвала не выходил никто...

Питерский слесарь и казанский партработник Николай Ежов остался в истории как и палач, и жертва. Но зададимся вопросом: а кто из руководителей наших спецслужб остался в общественном сознании со знаком плюс? Был Дзержинский, но сейчас и о нем стало известно гораздо больше, чем допускалось в рамках “сказания” о благородном “железном” Феликсе.

Так, может быть, дело не только в личности, а в системе политических координат, в которые эта личность ставится, возглавляя спецслужбы в тоталитарном обществе? Такое было не только в нашей стране. Ну, а что касается личного вклада во все эти мерзости... Помните “Дракона” Шварца? Гениальная пьеса, и она не только о фашизме.

Диалог двух героев, один из которых оправдывается в содеянном зле и говорит, что он этому научился в школе дракона. Ответ точен и беспощаден: “Все так, но кто же тебе, подлецу, велел быть в ней первым учеником?”

Увы, “первых учеников на стезе у нас всегда хватало. Выгодно было. Может, в этом все дело.

В античных деспотиях существовала традиция избавляться от палача, казнившего соперников тирана. Историческая память о беспощадных расправах над безропотными исполнителями жестоких приказов пережила века.

Но это не дано было знать недальновидному наркому.

ЧЕЛОВЕК В ПЕНСНЕ

О Л.П.Берия написано много и почти ничего. Много — это чьи-то личные воспоминания и пересказы чужих впечатлений, всевозможные преувеличения и домыслы. Почти ничего — это правдивые документальные публикации…

А нужны ли они вообще? — быть может, спросит кто-то. Стоит ли ворошить мрачное прошлое? Так ли уж необходимо помнить людям о событиях, связанных с его преступной деятельностью?

Ответы здесь однозначны: нужно, стоит, необходимо…

Л.П.Берия родился 17 марта 1899 года в селении Мерхеули около г. Сухуми в бедной крестьянской семье. В 1915 году он переехал в г. Баку, где в 1919 году окончил строительно-техническое училище. В последующем он поступил в Политехнический институт, но окончил лишь 2 курса. С этим образованием он и прошел по жизни. Отец Берии — Павел Хухаевич, мать — Марта Ивановна, в семье была еще глухонемая сестра Лаврентия — Анна. В 1918—1929 гг. Берия работает в Грузии и Азербайджане в качестве техника, служащего таможни. В 1921 году назначается сначала заместителем начальника секретно-оперативного отдела Азербайджанской ЧК, затем начальником этого отдела — заместителем председателя АзЧека. В 1923 году он переводится в ЧК Грузии, где работает до 1931 года председателем ГПУ Грузии, председателем Закавказского ГПУ. С 1931 по 1938 год Л.П.Берия на партийной работе, был первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б), первым секретарем ЦК КП Грузии.

В автобиографии, которая имеется в личном деле, Берия часто делает упор на то, что уже в ранний период принимает активное участие в партийной жизни. Да, действительно известное участие принимал, состоя в партии с 1919 года. Но именно к этому периоду относится и такой его предательский шаг по отношению к партийным интересам, как служба в муссаватистской контрреволюционной разведке.

В 1920 году Берия арестовывался сотрудниками ЧК Азербайджана. Этот акт он тщательно скрывал, не упоминая о нем ни в анкетах личного дела, ни в партийных документах, ни в автобиографиях. Более того, при пособничестве Багирова и с помощью Меркулова он изъял некоторые компрометирующие его материалы из партийных и чекистских архивов Азербайджана. Но все же оставались свидетели. Один из них — Н.Ф.Сафронов.17 августа 1953 года он дал следующие свидетельские показания.

В двадцатые годы в течение более восьми лет Сафронов являлся сотрудником Грузинской ЧК, поэтому с Берией хорошо знаком. Именно Берия направил его в июне 1929 года в командировку для временной работы в должности начальника учетно-статистического отдела Азербайджанского ГПУ. Прибыв к месту, Сафронов столкнулся с хаотичным состоянием дел в архиве. Возникла нужда провести переучет всех дел и сверку их наличия с учетными карточками. Однажды, спустившись в архив, где велась проверочная и сличительная работа, Сафронов услышал хохот своих помощников. Когда он поинтересовался, чем вызван смех, то ему показали дело, вернее, остатки дела, на обложке которого было написано «По обвинению Берии Лаврентия Павловича». Сафронова это озадачило, поскольку Берия уже в то время занимал крупный пост — являлся председателем ГПУ Грузии и заместителем председателя Закавказского ГПУ. Забрав дело и «предупредив, чтобы не болтали», он принес тонкую папку вместе с алфавитной карточкой, которую изъял из общесправочной картотеки учетно-статистического отдела, к себе в кабинет и начал знакомиться с ее содержимым.

Здесь находились два документа: анкета об аресте, заполненная рукой Берии, и письмо на бланке ЦК КП Азербайджана, подписанное одним из видных большевиков Закавказья Вано Стуруа (Иван Федорович). Адресовалось оно председателю Азербайджанской ЧК и в нем шла речь о якобы незаконном аресте Л.П.Берии, который в свое время оказывал содействие партийным организациям или отдельным членам партии.

«Никаких других документов в деле не было, — вспоминал Сафронов. — Как Берия освобожден, из дела ничего не было видно, так же как неизвестно, сколько он сидел как арестованный, когда и кем освобожден…»

Еще будучи секретарем ЦК КП Грузии, Берия заявлял в 1937 году, что если арестованный не дают нужных показаний, их нужно бить. С целью раздутия своего авторитета он давал также указания работникам правоохранительных органов добывать сведения у арестованных о том, что против него готовились террористические акты.

При просмотре 300 архивных дел в архиве МВД Грузинской ССР прокуратурой СССР обнаружено более 120 резолюций Берии на отдельных протоколах допроса и на бланках служебных записок. Они подтверждают, что в 1927—1938 гг.

Берия выступил инициатором применения массовых незаконных арестов и незаконных методов следствия. Вот некоторые образчики его резолюций: «крепко излупить Жужанова Л.Б.», «всех проходящих арестовать», «основательно допросить», «допросить крепко», «взять крепко в работу», «взять в работу … и выжать все», «арестовать…и взять в работу», «взять его еще в работу, крутит, знает многое, а скрывает», «т. Гоглидзе, надо взять крепко в работу.

Он знает очень многое, но почти ничего не говорит», «надо его крепко размотать», «арестовать всех и крепко ими заняться», «надо нажать», «крепко прощупать», «надо разложить» и много других циничных указаний. Их многочисленных показаний арестованных по делу Берии видно, что резолюции типа «крепко допросить» или «основательно взять в работу» означали приказ о применении избиений и пыток.

Так, Кобулов откровенно объяснил, что следователи, читая упомянутые выше бериевские распоряжения, а также зная о возможном приезде в НКВД «самого», боялись отклониться от строгого соблюдения этих распоряжений.

Они рьяно проявляли исполнительность, потом сочувственно говорил о своих приспешниках и подручных Кобулов, совершенно забыв о тех, кто действительно нуждался в сочувствии и сострадании, «чтобы не получить клейма «примиренца», «двурушника» и не быть самим привлеченным к ответственности. Настоящего советского суда, видимо, поверив во всемогущество своего главаря, они уже не боялись и творили неправое дело во имя раздувания популярности и авторитета Берии.

К большой должности в чекистских органах Л.П.Берия готовил себя давно. Еще 1 февраля 1922 г., заполняя анкету, он написал: «Что касается работы в ЧК, меня таковая поглощает и желательно бы было для основательного изучения российских методов работы в органах ЧК командировать для работы в Центральную ВЧК». В период работы в Закавказье он был близок к Ягоде и Ежову, называл их в неофициальных письмах «дорогой Генрих» и «дорогой Коля».

Любопытная деталь. 5 марта 1937 г. объявляется постановление ЦИК СССР о присвоении имени т. Берия Л.П. Ленинаканскому пограничному отряду, а через четыре дня — 9 марта 1937 г. — подобное постановление о присвоении имени т. Ежова Н.И. Славутскому Краснознаменному пограничному отряду.

Наконец-то цель, провозглашенная в приводимой записи 1922 года, через 16 лет была достигнута. В августе 1938 года Берия становится первым заместителем Ежова, а через четыре месяца, в ноябре, сменил его на посту народного комиссара внутренних дел СССР.

С XVII съезда партии он член ЦК ВКП(б), после XVIII съезда (1939—1946 гг.) — кандидат в члены Политбюро, а затем член Политбюро (Президиума) ЦК ВКП(б).

С 1941 года и до конца своей карьеры Берия помимо должности наркома являлся заместителем Председателя Совнаркома (Совета Министров) СССР, заместителем председателя Государственного Комитета Обороны и генерального комиссара государственной безопасности, а вскоре после окончания войны — Маршала Советского Союза. С 1943 года он Герой Социалистического Труда.

К 1949 году на его груди уже четыре ордена Ленина, два ордена Красного Знамени и даже орден Суворова I степени, которым он был награжден, как сказано в Указе, «за образцовое выполнение специального задания правительства», а если говорить открыто, — за выселение народов Северного Кавказа и Крыма. Орден Суворова за слезы обездоленных стариков, женщин и детей — что может быть кощунственней. Но именно таким он и нужен был Сталину. Это одно лицо Берии, парадное. Недаром один из докторов наук известен тем, что защитил кандидатскую диссертацию на тему: «Лаврентий Павлович Берия — верный друг и соратник Сталина».

Заняв должность народного комиссара внутренних дел СССР, Берия назначил своих соучастников по деятельности в Закавказье и в Грузии на ряд руководящих должностей. Так, Меркулов был назначен начальником ГУГБ и первым заместителем наркома, Кобулов — начальником экономического управления, Гоглидзе — начальником УНКВД в Ленинграде, Цанава — наркомом внутренних дел Белоруссии, Рапава — наркомом внутренних дел Грузии, Церетели — начальником отдела охраны НКВД СССР и т.д.

При Берии функции НКВД продолжали еще больше расширяться, щупальца органов проникали все глубже в тело страны. В 1938 году наркомат принял в свое ведение Центральное архивное управление и все архивы на местах. Это, конечно, привело к тому, что архивы стали еще более закрытыми.

О том, что Сталин и его подручные буквально утонули в репрессивных делах, свидетельствует хотя бы перечень постановлений ЦК ВКП(б), принятых по этим вопросам в одном только 1938 году: «Об изменении структуры ГУГБ НКВД СССР» (28 марта), «Об изменении структуры ГУГБ НКВД СССР» (28 марта), «Об изменении структуры НКВД СССР» (13 сентября), «О структуре НКВД СССР» (23 сентября), «Об учете, проверке и утверждении работников НКВД» (14 ноября), «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» (совместно с СНК СССР 17 ноября), «О порядке согласования арестов» (совместно с СНК СССР 1 декабря).

Итак, шесть постановлений за один год по репрессивным делам, причем трудно сказать, является ли этот список исчерпывающим.

В двух последних названных постановлениях была сформулирована новая платформа работы. Так, постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведения следствия» потребовало продолжать и впредь беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, но организовать ее при помощи более совершенных и надежных методов.

Среди недостатков, которые выявлены в работе органов НКВД и прокуратуры, названы следующие.

Работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительскую деятельность, предпочитая действовать упрощенным способом, путем массовых арестов, обсуждают вопросы о предоставлении «лимитов « для производства арестов.

В постановлении был осужден глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования, при котором следователь ограничивался получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботился о подкреплении этого признания показаниями свидетелей, актами экспертизы, вещественными доказательствами.

В постановлении признавалось наличие фактов извращения советских законов, совершение подлогов, фальсификация следственных документов, привлечение к уголовной ответственности невинных людей. Но все это в духе времени приписывалось тем врагам народа, которые пробрались в органы НКВД и прокуратуры.

Было запрещено производство каких-либо массовых операций по арестам и выселению, предписано производить аресты только по постановлению суда или с санкции прокурора. Ликвидировались несудебные «тройки».

9 ноября 1939 г. НКВД СССР издает приказ «О недостатках в следственной работе органов НКВД», в котором предписывалось освободить из-под стражи незаконно арестованных по всей стране, установить строгий контроль за соблюдением всех уголовно-процессуальных норм и т.д.

Эти примеры можно было бы продолжить.

Однако общий настрой существенно не изменился, о чем, например, свидетельствуют такие слова из речи Л.П.Берии, помещенной в центральных газетах 15 марта 1939 г.:

«…В ходе дальнейшего победоносного движения нашей страны вперед по пути к коммунизму на органы НКВД возлагаются весьма ответственные задачи, ибо наша страна живет и развивается в окружении враждебных капиталистических государств, засылающих к нам шпионов, диверсантов и убийц. Подлые враги народа и впредь с еще большей ожесточенностью будут пытаться вредить, пакостить нам, мешать в осуществлении дальнейшей программы строительства коммунизма.

Окруженные вниманием и заботой партии и народ, беззаветно преданные нашей партии, Сталинскому ЦК ВКП(б), родному, любимому вождю товарищу Сталину, работники НКВД, очистив свои ряды от пробравшихся в них враждебных элементов и укрепив свои ряды проверенными кадрами, обеспечат разоблачение, разгром и искоренение всех врагов народа».

Судебный процесс над Берией еще раз подтвердил, что в 1939—1940 годах арестованных продолжали избивать по его указанию. Он и лично избивал их. По показаниям Мамулова, в приемной Берии в письменном столе хранились резиновые палки и другие предметы для избиения.

Изыскивая способы применения различных ядов для совершенствования тайных убийств, Берия отдал распоряжение об организации совершенно секретной лаборатории, в которой действие ядов изучалось на осужденных к высшей мере уголовного наказания. Ядами было умерщвлено не менее 150 осужденных.

Немалая роль в осуществлении репрессивных акций отводилась особому совещанию при НКВД СССР. С началом войны постановлением ГКО от 17 ноября 1941 г. в связи с напряженной обстановкой в стране особому совещанию при НКВД СССР было предоставлено право по делам о контрреволюционных преступлениях и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР выносить меру наказания вплоть до расстрела.

Вот примеры деятельности этого органа в годы войны.

7 января 1944 года нарком внутренних дел Л.Берия сообщал в ЦК ВКП(б) на имя Сталина о том, что особым совещанием при НКВД СССР 5 января 1944 г. рассмотрено следственных дел на 560 человек. В следующих сообщениях, которые направлялись с иезуитской методичностью, назывались такие данные: 8 января 1944 г. рассмотрено дел на 789 человек, 12 января — на 558 человек, 15 января — на 654 человека, 19 января — на 533 человека, 29 января — на 617 человек, 2 февраля — на 404 человека, 12 февраля — на 790 человек и т.д. Внизу каждого документа содержалась фраза о том, что все осуждены к разным срокам наказания, а в некоторых называлось число приговоренных к расстрелу.

Кроме того, в соответствии с постановлениями ГКО от 27 декабря 1941 г. и СНК СССР от 24 января 1944 г. все бывшие в окружении и плену военнослужащие Красной Армии через сборно-пересыльные пункты поступали в спецлагеря НКВД на проверку, откуда проверенные передавались для отправки в Красную Армию через военкоматы, частично на работу в промышленность, а частично и арестовывались органами «Смерш». Так, к 20 октября 1944 г. в такие спецлагеря НКВД поступило 354 590 человек, из них после проверки возвращено в Красную Армию 249 416, находилось в стадии проверки 51 615, передано в промышленность и охрану 36 630, арестовано органами «Смерш» 11 566, убыли по разным другим причинам, в том числе в госпитали Наркомата обороны, и умерли 5347 человек.

Одной из наиболее горьких и сложных страниц в деятельности НКВД СССР военного времени под руководством Берии было переселение со своих мест немцев из Поволжья, карачаевцев, чеченцев, ингушей, балкарцев, калмыков, крымских татар и других народов.

Закончив выселение народов Северного Кавказа, Берия сообщает Сталину, что в проведении операции принимало участие 19 тыс. оперативных работников НКВД, НКГБ и «Смерш» и до 100 тыс. военнослужащих внутренних войск. Выселено 650 тыс. чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев в восточные районы СССР.

Правда, было время, когда с тем же размахом Берия писал донесения Сталину и другого содержания. Вот одно из них:

«…Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это «нападение» начнется завтра.

…Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападет!..

Л.Берия, 21 июня 1941 года»

Через два месяца после окончания Великой Отечественной войны 7 июля 1945 г. Берия вместе с Меркуловым и Хрущевым представили в ГКО на имя Сталина проект постановления СНК СССР о присвоении работникам НКВД, НКГБ генеральских званий, в том числе: генерал-полковник —7, генерал-лейтенант —51, генерал-майор —143, а всего —201 человек. Такое решение было принято, а самому Л.П.Берия 9 июля 1945 г. присваивается звание Маршала Советского Союза.

На посту председателя НКВД Берия пробыл в первый раз несколько более семи лет — с ноября 1938 по конец 1945 года. С начала 1946 года он передает дела НКВД СССР Н.С.Хрущеву, а сам целиком сосредоточивается на работе в Политбюро ЦК ВКП(б) (Президиуме ЦК КПСС) и Совнаркоме (Совмине) СССР, продолжая курировать и МГБ СССР и МВД СССР.

После смерти Сталина, имея далеко идущие планы по захвату власти в стране, путем всевозможных комбинаций Берия в четвертый раз объединяет МГБ СССР и МВД СССР в одно министерство и с 15 марта 1953 г. снова становится министром внутренних дел СССР. Начинаются бурные дни.

В первую очередь его интересуют, конечно, кадры как главный элемент осуществления любой политики. По той же схеме, как и в 1938—1939 гг., он стремится срочно расставить на ключевых постах своих ставленников, освободившись от неугодных ему, хотя и честных работников.

16 марта 1953 г. Берия направляет такой вот документ.

«ЦК КПСС. Товарищу Хрущеву Н.С. В связи с объединением органов бывшего МГБ и МВД, прошу утвердить министрами внутренних дел республик, начальниками краевых и областных управлений МВД (далее следуют 82 фамилии генералов и полковников с указанием должностей, на которые они назначаются).

В дальнейшем может оказаться необходимым сделать некоторые изменения в этом составе, независимо от этого представляемых товарищей необходимо утвердить.

Л.Берия».

В этой короткой записке весь Берия налицо и по тону ее, и по представлению списком 82 человек, и по характерной приписке, что все это лишь для проформы.

Далее Берия предпринимает ряд мер по разгрузке нового МВД от суетной и грязной работы. И действительно, если он поставил такие крупные цели, то зачем ему теперь в МВД многочисленные стройки, заключенные.

Берия еще не назначен министром, но в его кабинете уже 6 марта 1953 г. министр внутренних дел С.Н.Круглов начал докладывать, какие в МВД СССР имеются главки и чем они занимаются. По мере доклада Берия давал указания С.Н.Круглову подготовить предложения о передаче всех строительных главков, находящихся в ведении МВД СССР, соответствующим министерствам, а ГУЛАГ передать в Министерство юстиции СССР, подчеркнув при этом, что в МВД СССР должен остаться только оперативный аппарат.

17 марта 1953 г. Берия подписывает записку по этим вопросам Председателю Совета Министров СССР с проектом постановления Совмина, а на следующий день — с завидной быстротой — постановления выходят в свет. В частности, была предусмотрена передача в Минюст СССР исправительно-трудовых лагерей и колоний со всеми входящими в их состав службами, подразделениями и местными органами.

Торопится Берия реализовать и идею об амнистии осужденных. 24 марта 1953 г. он пишет записку в Президиум ЦК КПСС т. Хрущеву Н.С. Одновременно записка была разослана членам Президиума ЦК КПСС Маленкову Г.М., Молотову В.М., Ворошилову К.Е., Булганину Н.А., Кагановичу Л.М., Микояну А.И., Сабурову М.З., Первухину Г.М. Записка была краткой, деловой, всего на трех страницах с предложением проекта постановления Президиума ЦК КПСС в один абзац.

В записке члены Президиума были проинформированы о том, что к указанному времени в исправительно-трудовых лагерях и колониях содержится 2 525 402 заключенных, из них осужденных на срок до 5 лет — 590 тыс., от 5 до 10 лет — 1216 тыс., от 10 до 20 — 573 тыс. и свыше 20 лет — 188 тыс. человек.

«Из общего числа заключенных, — указано в документе, — количество особо опасных государственных преступников (шпионы, диверсанты, террористы, троцкисты, эсеры, националисты и др.), содержащихся в особых лагерях МВД СССР, составляет всего 221 435 человек».

С учетом этого Берия предложил принять Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии. Проектом этого указа предусматривается освободить из мест заключения около 1 млн. человек. Категории заключенных, которых предлагалось освободить, вроде бы особой опасности для населения не могли представлять: это осужденные на срок до 5 лет; осужденные независимо от срока наказания за должностные, хозяйственные и некоторые воинские преступления; женщины, имеющие детей до 10 лет, и беременные женщины; несовершеннолетние в возрасте до 18 лет; пожилые мужчины и женщины, а также больные.

Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии был принят 27 марта 1953 г. Подлежало освобождению из лагерей и колоний 1 181 264 человека.

Однако когда пришло время реализации этого Указа и армада амнистированных ринулась на страну, начав на своем пути активно поправлять нравы населения, ломать, бить, убивать, то простому человеку в который раз пришлось худо.

Чтобы и дальше сохранить видимость либерализации, в апреле 1953 года Берия прекращает надуманное дело врачей, а в июне 1953 года вносит предложение в Президиум ЦК КПСС об ограничении прав особого совещания при министре внутренних дел СССР. Однако это пятое колесо в телеге, позорное детище сталинского террора нужно было не улучшать, а упразднять, что и было сделано уже после Берии 1 сентября 1953 г.

С приходом вновь на пост министра внутренних дел , Берия стал активно вмешиваться в дела партийных органов. В печати нередко можно прочитать, что тем самым он пытался поставить МГБ — МВД над партией.

На самом деле он давно уже это сделал, установив слежку за действиями работников партийных и советских органов, начиная с самых высоких инстанций. Так, при аресте у Берии изъяли папку, в которую он собирал компрометирующие материалы на руководителей партии и правительства. По некоторым неподтвержденным документами данным, начал эту работу еще Ежов, а затем ее продолжил Берия.

Расследование совершенных Берией преступлений продолжалось полгода, руководил этой работой Генеральный Прокурор СССР Р.А.Руденко. Вместе с Л.П.Берией судили В.Н.Меркулова, министра Госконтроля СССР; В.Г.Деканозова, министра внутренних дел Грузинской ССР; Б.З.Кобулова, заместителя министра внутренних дел СССР; П.Я.Мешика, министра внутренних дел Украины; С.А.Гоглидзе, начальника 3-го управления МВД СССР; Л.Е.Влодзимирского, начальника следственной части по особо важным делам МВД СССР. И по уровню должностных лиц, и по числу участников, и по тяжести предъявляемых обвинений это был, пожалуй, самый крупный процесс над сотрудниками органов внутренних дел и государственной безопасности за всю историю их существования.

17 декабря 1953 г. «Правда» поместила сообщение «В Прокуратуре СССР», где говорилось, что закончено следствие по делу Берии, а также группы других заговорщиков. Суд над ними проходил в период с 18 по 23 декабря 1953 г.

Рассматривало дело Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР в составе: председательствующего — Маршала Советского Союза И.С.Конева: членов: Председателя ВЦСПС Н.М.Шверника, первого заместителя Председателя Верховного суда СССР Е.Л.Зейдина, генерала армии К.С.Москаленко, секретаря Московского обкома КПСС Н.А.Михайлова, председателя Совета профсоюзов Грузии М.И.Кучавы, председателя Московского городского суда Л.А.Громова и первого заместителя министра внутренних дел СССР К.Ф.Лунева при секретарях А.С.Мазуре, М.В.Афанасьеве, В.И.Лапутине, В.М.Нартикове, М.А.Нащенкове.

Когда председательствующий на суде Маршал Советского Союза И.С.Конев задал Берии вопрос о том, признает ли он себя виновным в предъявленном ему обвинении, то Берия, в частности, сказал: «Я должен заявить суду, что врагом народа я не был и не могу быть… но должен сказать, что за период моей работы в Закавказье и в Москве мною было сделано много такого, что граничит с вражеской деятельностью… Одним из самых тяжких для меня обвинений является мое участие в муссаватистской контрразведке.

Это обвинение я признаю полностью. Кроме того, должен признать, что, работая в Бакинском Совете в общей канцелярии после ухода большевистской власти, я остался в Баку. Есть ряд и других моментов из бакинского периода, которые меня порочат…

Самым тяжким позором для меня как гражданина, члена партии и руководителя является мое бытовое разложение, безобразия и неразборчивая связь с женщинами… Пал я мерзко и низко. Я имел много связей с женщинами, подозрительными по шпионажу…

Период 1937—1938 гг. в Грузии… Я действительно как секретарь ЦК партии Грузии давал прямые указания арестовывать и избивать людей.

…Я должен сказать Вам, что изменником и заговорщиком я никогда не был и не мог им быть. У меня и в мыслях не было, и я не помышлял даже, чтобы ликвидировать советский строй и реставрировать капитализм…

Я никогда ни с какими иностранными агентами и контрреволюционными грузинскими меньшевиками связей в контрреволюционно преступных целях не имел. Всякие связи, какие у меня были, шли по линии МВД СССР…»

В последнем слове Берия сказал:

«Я уже показывал суду, в чем я признаю себя виновным. Я долго скрывал свою службу в муссаватистской контрреволюционной разведке. Однако я заявляю, что, даже находясь на службе там, не совершил ничего вредного.

Полностью признаю свое морально-бытовое разложение. Многочисленные связи с женщинами, о которых здесь говорилось, позорят меня как гражданина и как бывшего члена партии…

Признаю, что я ответственен за перегибы и извращения социалистической законности в 1937—1938 гг., но прошу суд учесть, что контрреволюционных антисоветских целей у меня при этом не было. Причина моих преступлений в обстановке того времени.

Моя большая антипартийная ошибка заключается в том, что я дал указание собирать сведения о деятельности партийных организаций и составить докладные записки по Украине, Белоруссии и Прибалтике. Однако и при этом я не преследовал контрреволюционных целей.

Не считаю себя виновным в попытке дезорганизовать оборону Кавказа в период Великой Отечественной войны.

Прошу Вас при вынесении приговора тщательно проанализировать мои действия, не рассматривать меня как контрреволюционера, а применить ко мне те статьи Уголовного кодекса, которые я действительно заслуживаю».

В приговоре, объявленном 23 декабря 1953 г., Берия обвинялся в том, что он сколотил враждебную Советскому государству изменническую группу заговорщиков, которые ставили своей целью использовать органы внутренних дел против Коммунистической партии и Советского правительства, поставить МВД над партией и правительством для захвата власти, ликвидации советского строя, реставрации капитализма и восстановления господства буржуазии.

Став в марте 1953 года министром внутренних дел СССР, Берия начал усиленно продвигать участников заговорщической группы на руководящие посты. Заговорщики принуждали работников местных органов МВД тайно собирать клеветнические данные о деятельности и составе партийных организаций, пытаясь опорочить работу партийных органов. Были приняты меры к активизации буржуазно-националистических элементов в союзных республиках, разжиганию вражды и розни между народами СССР.

Был установлен шпионаж за руководством Коммунистической партии и Советского правительства.

Суд обвинил Берию и его соучастников и в том, что они совершали террористические расправы над людьми, со стороны которых боялись разоблачений.

На протяжении ряда лет они производили аресты невиновных людей, от которых затем путем применения избиений и пыток вымогались ложные показания о совершенных или готовящихся контрреволюционных преступлениях.

Подсудимые лично избивали и истязали арестованных невинных людей, а также отдавали приказы о применении массовых избиений и истязаний арестованных подчиненными им работниками НКВД—МВД.

Они вымогали от арестованных ложные показания о якобы готовящихся террористических актах против Берии и его сообщников. Затем сфальсифицированные уголовные дела передавались на рассмотрение «Особой тройки» или «Особого совещания», которые выносили решения о расстрелах или лишении свободы ложно обвиняемых людей.

В приговоре, в частности, содержалось обвинение в том, что Берия и его сообщники строили свои преступные расчеты на поддержку заговора реакционными силами из-за рубежа, установили связи с иностранными разведками. Берия такие связи завязал еще в 1919 году, когда находился в Баку, поступил на секретно-агентурную должность в контрразведку муссаватистского правительства Азербайджана. В 1920 году, находясь в Грузии, он установил тайную связь с охранкой грузинского меньшевистского правительства.

В ходе следствия Берии было предъявлено обвинение в попытке сближения с Гитлером. Берия показал, что по заданию Сталина осенью 1941 года он действительно пытался через другие страны прозондировать почву о тем, на каких бы условиях Гитлер мог прекратить войну. В связи с этим в приговоре было записано, что в 1941 году Берия пытался установить связь с Гитлером, предлагал уступить ряд территорий СССР, в 1943 год пытался открыть врагу Главный Кавказский хребет, чтобы оккупировать Закавказье иностранцами.

Суд обвинил Берию и в аморальном разложении, указав, что Берия сожительствовал с многочисленными женщинами, в том числе связанными с сотрудниками иностранных разведок. Берия совершал изнасилования женщин.

В связи со всеми тяжкими преступлениями суд приговорил всех подсудимых к расстрелу, указав, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

23 декабря 1953 года, когда приговор был объявлен, председатель специального судебного присутствия Маршал Советского Союза И.С.Конев отдал письменное распоряжение коменданту специального судебного присутствия генерал-полковнику П.Ф.Батицкому немедленно привести приговор в исполнение в отношении осужденного Л.П.Берии и представить акт.

На этом предписании, отпечатанном на машинке, сбоку чернилами написано: «Приговор приведен в исполнение в 19.50 23.12.53 г. Батицкий». В деле представлен также рукописный акт, в котором сказано, что приговор приведен в исполнение П.Ф.Битицким в присутствии Генерального прокурора Р.А.Руденко и генерала армии К.С.Москаленко. Под актом подписи всех этих трех лиц.

Приговор в отношении других шести осужденных приведен в исполнение чуть позже — в 21.20 того же дня. Его привели в исполнение заместитель министра внутренних дел Лунев и заместитель Главного военного прокурора Китаев.

Так закончилась физическая жизнь одного из наиболее одиозных наркомов внутренних дел СССР.

БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЙ

В мировой истории подобного, пожалуй, еще не бывало: сначала лучшие из лучших, а затем все или почти все военачальники и политработники, вплоть до полкового звена, были уничтожены, загнаны в концлагеря, ошельмованы. Красная Армия, признанная во всем мире одной из сильнейших, оказалась обезглавленной за два--три года.

Глубинные причины разгрома командных, политических, научных и инженерных армейских кадров замалчивалась даже в 70-е годы. О видных военачальниках 30-х годов сообщалось, что они храбро воевали в гражданскую войну, какие должности занимали в дальнейшем. Ни строчки о том, при каких обстоятельствах ушли из жизни. Будто неведомый мор скосил большинство из героев гражданской войны в 1937-м и 1938-м.

Однако история -- вещь упрямая, ростки истины рано или поздно, но все равно пробьются. Сколько их было -- жертв массовых репрессий в Красной Армии кануна второй мировой войны? Звучащая в наши дни цифра -- 44 тысячи репрессированных из числа офицерского корпуса Красной Армии (данные о сержантском и рядовом составе отсутствуют вообще) -- не отражает действительных размеров трагедии.

По архивным сведениям, только с 27 февраля 1937 г. по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова и Кагановича санкции на расстрел 38.679 военнослужащих. Прибавим более 3 тысяч уничтоженных командиров флота, около 20 тысяч политработников и военные кадры, истребленные до 27 февраля 1937 г. и после 12 ноября 1938 года... Число безвинно погибших военнослужащих командирского состава превысит 50 тысяч. Николай Альбертович Юнг, дивизионный комиссар, -- одна из жертв этих репрессий. Он служил Беларуси. Кровно связан с этой землей, ибо его жена, до конца остававшаяся ему верной подругой, тут родилась. Где-то в окрестностях Минска покоится прах этого преданного Родине сына.

Николай Юнг родился в Москве в семье бедного еврейского служащего. Жилось трудно -- с 10 лет работал мальчишка в трактирах, чайных, сапожной и портняжной мастерских, потом поступил на Московско-Казанскую железную дорогу чернорабочим, истопником, кочегаром, помощником машиниста.

В мае 1919 г. он добровольцем вступил в Красную Армию, с которой связал свою судьбу, участвовал в боях с деникинцами. А через пару лет Николай Юнг -- военком 13-го железнодорожного полка в Туркестане -борется с басмачами в Фергане и Закаспийской области, в тяжелых кровопролитных боях проявляет личное мужество и отвагу. Воронеж, Харьков, Ленинград -- адреса последующей военной службы Н.Юнга.

С 1928-го по 1930 год он помполит, а затем комиссар кавалерийской школы в Ленинграде. Здесь он встретился с удивительной женщиной -Елизаветой Михайловной Темкиной, уроженкой местечка Дрибин Западной области. Комсомолка, а затем член партии, она работала на фабрике "Скороход", была выдвинута на партработу в Московский райком ВКП(б) Ленинграда.

Они познакомились с Николаем Альбертовичем и в 1930 году поженились. А в 1932-м начальник политотдела 4-й кавалерийской дивизии Николай Юнг был переведен для дальнейшего прохождения службы в Слуцк, затем, летом 1933 года, -- в Минск, в 3-й конный корпус помощником командира корпуса по политической части. В Минске семья Юнгов прожила четыре счастливых года. Оба много работали. Помощник командира корпуса Н.Юнг много времени уделял строительству Дома офицеров -- он был назначен ответственным за то строительство.

Летом 1937 года у Н.Юнга начались неприятности, видимо, связанные с поступившим на него доносом. Зам. военного прокурора БВО усомнился, работал ли Юнг в депо бывшей Московско-Казанской железной дороги с 1916 по 1919 годы истопником, кочегаром и т.д. Подтверждение тому прокурор получил. Но все равно Юнгу поставили в вину, что его пятилетний сын воспитывался в одной группе с сыном Голодеда, в то время -- Председателя Совета Министров БССР, арестованного как "враг народа", а также участие в Толмачевской "внутриармейской оппозиции" 1928 года.

Начались проверки, но благодаря тому, что Н.Юнга высоко характеризовали его сослуживцы Г.Жуков, А.Тодорский -- как "преданного делу партии, честного, активного политработника... надежного проводника марксистско-ленинских идей", все обвинения были сняты. Юнга назначили членом Военного совета Сибирского военного округа, и он с семьей в августе 1937-го выехал в Новосибирск к новому месту службы.

Все эти годы с ним делила тяготы походной жизни друг и жена Елизавета Темкина. Жизнь эта, трудная и опасная, вызывала уважение всех, кто общался с этой семьей. Они были счастливы. Но все оборвалось в одно мгновение. Елизавета Михайловна вспоминает, что в конце декабря 1937 г. Юнг был вызван в Москву в Наркомат обороны. В январе за ней с детьми приехал его брат.

В Москве на вокзале их встретил Николай Альбертович. Был спокоен, шутил, хотя каждый день ходил или звонил в Политуправление, пытаясь узнать о решении своего вопроса. Но что он в действительности думал о ситуации, как ее оценивал -- ведь аресты в Москве шли вовсю... Сделал ли он что-нибудь во вред армии? Конечно, нет. Вся жизнь без остатка была отдана укреплению ее боевой мощи. Ну, а его боевые товарищи, уже арестованные или расстрелянные, -- неужели "враги"?

Н.Юнга арестовали 31 января 1938 года. Елизавета Михайловна вспоминает тот вечер: "... мы сидели за столом и ужинали у его брата, который возвратился из Кисловодска, где закончил строительство санатория. Раздался телефонный звонок из ПУРа и Юнга вызвали явиться. Он ответил, что"поздно и далеко ехать", просил перенести разговор на утро. Ему в этом было отказано, и он уехал, даже не попрощавшись со мной, но попросил брата его проводить".

Видимо, думал об аресте -- передал брату железнодорожные документы на получение багажа из Новосибирска. На следующее утро Елизавете Михайловне работник НКВД заявил, что Юнг арестован. С того дня начались многолетние хождения Елизаветы Михайловны в НКВД, Военную коллегию Верховного суда, военную прокуратуру, которые продолжаются и поныне.

Только в апреле 1989 г. семья узнала, что в декабре 1937 г. и январе 1938 г. НКВД направлял представления на имя Ворошилова об аресте ряда военачальников, в числе которых был и член Военного совета Сибирского округа Н.Юнг. Сегодня мы можем точно сказать, что активное участие в решении вопроса об аресте приняли Е.Щаденко, Л.Мехлис и Г.Маленков.

О дальнейшей судьбе Н.Юнга известно немногое. С Лубянки его перевели в Бутырскую тюрьму, затем -- в Смоленскую. Дважды побывала там Елизавета Михайловна, передала белье, немного денег, письма, "чтобы он знал, что я его поддерживаю. К сожалению, были и такие жены, которые отказывались от своих мужей". Писем Николай Альбертович не получил. От смоленского следователя жена узнала, что Юнг переведен в Минск "на доследование". 2 июля 1938 года, как сообщил военный прокурор, Юнг был осужден на 10 лет без права переписки. Тысячи родственников репрессированных слышали эти слова, но не подозревали, что такой приговор означает расстрел.

В 1944 году Елизавета Михайловна с детьми вернулась в Ленинград. Каждый месяц посылала письма Сталину, Ворошилову, Калинину, Берия с единственной просьбой -- сообщить, где находится ее муж. После каждого обращения ее вызывали в НКВД--МГБ и говорили:"Что вы хотите, ваш муж -- враг народа" или "Ваш муж в розыске". И каждый раз предлагали оформить развод, на что всегда следовал категорический отказ.

В апреле 1956 года дело по обвинению Николая Альбертовича Юнга было пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР. Приговор Военной коллегии от 2 июля 1938 года в отношении Н.Юнга отменен, дело за отсутствием состава преступления прекращено.

В том году Елизавета Михайловна получила "свидетельство" о смерти, выданное Фрунзенским загсом г.Ленинграда, в котором было указано, что Юнг Н.А. умер 21.XII.1940 года в возрасте 36 лет. В графе "Причина смерти" стояла стандартная фраза "Нет сведений". И только в 1990 году узнали правду о том, что "Юнг Николай Альбертович, 1905 г.р., уроженец г.Москвы, с 1919 г. в Советской Армии, воинское звание -- дивизионный комиссар, последняя должность -- член Военного совета Сибирского военного округа, член ВКП(б), был необоснованно арестован 31 января 1938 года органами НКВД, 02 июля 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР по ст. 58 п. 16. п. 11 УК РСФСР (ред. 1926 г.) осужден к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение 02.07.38 г. в г. Минске, одновременно в связи с арестом он был исключен из членов ВКП(б).

На судебном заседании Юнг Н.А. виновным себя не признал, сказал, что участником военного заговора против правительства не был и никаких преступлений не совершал. Дополнительной проверкой установлено, что показания свидетелей являются ложными, а также, что бывшие работники НКВД, принимавшие участие в расследовании дела Юнга Н.А., производили незаконные аресты советских граждан, применяли к арестованным запрещенные меры ведения следствия, за что они в 1939 году осуждены.

Решением Военной коллегии Верховного суда СССР <186> 4н--04585 от 25.04.56 г. Юнг Н.А. реабилитирован".

Лишь в 1992 году Елизавета Михайловна получила настоящее свидетельство о смерти мужа: "Гражданин Юнг Николай Альбертович умер 02 июля 1938 г., о чем в книге регистрации актов о смерти 1956 года января месяца 3 числа произведена запись <186> 13.

Причина смерти: расстрел.

Место смерти: город Минск".

Где-то под Минском, возможно, в Куропатах, среди тысяч жертв сталинских репрессий покоится прах Николая Юнга. Трудное детство, огненная юность, беззаветная преданность делу социализма -- и трагическая гибель в расцвете лет. Зачем и кому надо было вырвать из армейского строя и из жизни дивизионного комиссара Юнга, который служил Советской власти верой и правдой, как и тысячи самых талантливых военачальников той поры?

Звездой первой величины на военном небосклоне он не был, на близость к "престолу" не претендовал. Чудовищны слова приговора Н.Юнгу: "Находясь на службе у военной разведки одного из иностранных государств... систематически доставлял военным кругам этого государства шпионские сведения, совершал вредительские акты... подготовлял на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии.., имел своей целью содействовать расчленению Советского Союза и восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов..."

Это он-то, человек "из низов", отдавший лучшие годы жизни утверждению власти рабочих и крестьян? Невероятны, фантастически нелепы обвинения в измене Родине и предательстве! Но что особенно горько и поучительно, так это то, что невиданный произвол и неслыханная жестокость Сталина, Ежова, Вышинского, Берия и их верных сатрапов, к сожалению, получали слепое и дружное одобрение запуганного народа...

...С КОНФИСКАЦИЕЙ СУДЬБЫ

Народом с непредсказуемым прошлым назвал нас один западный советолог. Знал ли он, что, по сути, повторяет основополагающий принцип сталинской историографии: история есть лишь сегодняшняя политика, опрокинутая в прошлое? Кто же мы? Кем же мы были вчера? Народом, состоящим из одних предателей, палачей и доносчиков? Этот обжигающий вопрос периода тоталитарного государства, кажется, оставил нас у черты. Остановили нас факты. Да, были те, кто молчал или "стучал". Но были и другие. кто хотя бы на миг сумел распрямиться и зачастую ценою жизни в схватке с тоталитарной машиной отстоял право называться человеком.

Архивы только заговорили. Об этих людях полвека не упоминалось ни слова, хотя именно они могли бы стать в свой час и героями очерков о передовиках, и почетными гостями пионерских утренников. Наконец, от идейно-воспалительного оговора, от зависти--подлости--ненависти мы, к сожалению, не застрахованы и по сей день.

А правдивые уроки хоть одной судьбы, впитанные совестью, что-то дополнительное для продолжающих жить да гарантируют. Они не молчали. И они заслужили со стороны потомков не только поминовения. Они заслужили то, чтобы будущие поколения по меньшей мере попытались услышать и понять их.

Один из них -- уроженец Щучина Гродненской губернии Мирон Ильич ГЛОБУС.

Из автобиографии

"Родился 12 февраля 1895 года в семье еврейского народного учителя. В 1911 году после смерти отца, оставшись один, я сперва занимался мелкими уроками, а затем поступил конторщиком в эксплуатационную контору в Граево, там я работал до начала мировой войны... В декабре 1918 года уехал в Советскую Россию. После краткого пребывания в Минске в январе 1919 года поступил на артиллерийские курсы в Москве...

Осенью 1921 года был зачислен слушателей Артиллерийской академии. В 1925 г. после окончания академии был оставлен при ней в качестве адъюнкта...

Мною было издано около полутора десятков печатных трудов, имею 25 изобретений, в том числе автоматическую пушку для вооружения самолетов.

В 1936 году был переведен в резерв и приказом НКО откомандирован в г. Томск в распоряжение директора Томского университета, где было поручено заведовать кафедрой баллистики.

27 января 1937 г."

Из справки на троцкиста Глобуса Мирона Ильича. Составлена 6 ноября 1936 г.

До Томска работал начальником исследовательского отдела академии в Ленинграде. примыкал к ленинградской оппозиции, в 1935 г. за принадлежность к троцкистам, как неразоружившийся, из партии исключен и изъят из РККА.

В Томске установил тесные организационные связи с троцкистами, которые прибыли также из Ленинграда. Устраивал сборища, окружил себя соцчуждыми элементами.

На основании вышеизложенного Глобус М.И. подлежит аресту и привлечению к ответственности по ст. 58-10 УК РСФСР.

Оперуполномоченный СПО ГО НКВД мл. лейтенант Госбезопасности НОСОВ.

Из протокола допроса

9 сентября 1936 г.

Вопрос. Вы арестованы как член контрреволюционной троцкистско-зиновьевской организации. Признаете ли Вы это?

Ответ. Нет, не признаю. Я членом контрреволюционной организации не являюсь. Никогда, ни до Томска, ни до исключения из ВКП(б), ни после исключения не состоял ни в какой организации.

Вопрос. Вы врете. Ваша причастность к троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации подтверждена решением парторганизации, исключившей Вас как замаскированного троцкиста-зиновьевца. Признаете это?

Ответ. Нет, не признаю.

Из приговора выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР

11 апреля 1937 г.

г. Новосибирск.

Предварительным и судебным следствием установлена виновность Глобуса в том, что он являлся участников к-р троцкистско-зиновьевской террористической организации, осуществившей 1 декабря 1934 года злодейское убийство тов. С.М.Кирова и подготовлявшей в последующие годы террористические акты против руководителей ВКП(б) и советского правительства.

На основании вышеизложенного Военная коллегия Верховного суда Союза ССР

Приговорила;

Глобуса Мирона Ильича к тюремному заключению сроком на восемь лет с поражением в политических правах на пять лет и конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и обжалованию в кассационном порядке не подлежит.

Из агентурных сводок на заключенного Глобуса М.И.

6.IX.37 г.

Верхне-Уральская тюрьма ГУГБ НКВД.

"Алдонов" -- "О Глобусе я должен прежде всего сообщить, что он перестукивался с 28-й камерой и делал несколько попыток перестукиваться с соседними камерами.

Вот несколько примеров:

1. После прочтения статьи в газете "Правда" о вредителях в сельском хозяйстве Белоруссии и изъятии вредителей, диверсантов, шпионов из различных организаций и ЦК КП(б)Б и правительства Белоруссии в камере, как обычно, завязался разговор. Трубановский И.В. (он сам белорус) высказал предположение, что, наверное, теперь арестуют и Червякова, и Голодеда, и вообще разгромят белорусское правительство.

Ларьков: "Я не понимаю, что происходит?"

Глобус: "Что происходит? (с иронией) -- вырывают корни и корешки".

Ларьков: "Неужели все наркомы троцкисты?"

Глобус: "Я Вам такого не сказал. И разве обязательно нужно только троцкистов изымать? Вы помните, чем кончилась Великая французская революция? Робеспьер захотел быть диктатором, начал рубить головы всем, кто составлял ему хоть бы малейшую оппозицию"...

Из заявление от заключенного Верхне-Уральской тюрьмы М.И.Глобуса Председателю ЦИК СССР т. Калинину

Копия: прокурору Союза ССР т. Вышинскому

... Процедура, в результате которой живой человек, не совершивший никакого преступления, брошен в тюрьму на 8 лет, продолжалась 5--10 минут. Приговор мотивируется тем, что якобы я являюсь участником контрреволюционной организации, убившей 1.12.34 г. т. Кирова, что с февраля 1936 г. я состоял членом контрреволюционной организации в Томске и был информирован о подготовлявшемся нападении на представителей партии и Советской власти.

Методы и формы следствия, применявшиеся ко мне, -- антисоветские, а в некоторой части контрреволюционные. Уже со второго дня допросов они превратились в сплошное издевательство над человеком, в сплошную моральную пытку, основанную на издевательстве над чувствами гражданина СССР, мужа и отца.

За шесть месяцев следствие не смогло выставить против меня какого-либо порочащего меня материала, ибо не существовал и не существует в природе человек, который, будучи честным и морально достаточно стойким, чтобы выдержать грубость, мог бы заявить о моей причастности к какому-либо действию, направленному против Советской власти и партии Ленина--Сталина...

Я являюсь жертвой не партии, а извращения линии партии. Я являюсь жертвой не линии государства, а извращения этой линии. Приговор по моему делу узаконивает эти извращения. Поэтому он не может существовать...

29 мая 1937 г.

Выписка из протокола N 10 заседания Тройки УНКВД по Челябинской обл. от 2 октября 1937 г.

Слушали:

Дело <186> 15270/В по обвинению Глобуса Мирона Ильича, 1895 г.р., быв. Ломженской губ. (ныне Польша). Кадровый троцкист. Отбывая наказание в В-Уральской тюрьме, явился руководителем заключенных в борьбе за ослабление тюремного режима. Систематически клевещет на органы следствия и суда, распространяя нелепые сведения о принуждениях, угрозах и других способах добиться обвинения в к-р деятельности. Постановили: Глобуса Мирона Ильича РАССТРЕЛЯТЬ. Лично принадлежащее имущество конфисковать.

Секретарь Тройки НКВД Лейтенант Госуд. безопасности

(Подобедов)

Прим. авт. -- Перед смертью у заключенного, как и по первому приговору, еще раз конфискуют личное имущество... Что, каким образом -- никак не догадаться, зато судебная, а точнее, внесудебная проформа соблюдена.

Из определения N 4н-04368/56 Военная коллегия Верховного суда СССР:

рассмотрев в заседании от 6 июня 1956 года заключение Главного военного прокурора по делу Глобуса Мирона Ильича... установила:

... Глобус М.И. неосновательно был обвинен в клевете на органы НКВД и по непроверенным агентурным донесениям сотрудников тюрьмы в том, что являлся руководителем заключенных в борьбе за ослабление тюремного режима.

Проверив материалы дела и находя доводы, изложенные в заключении обоснованными, Военная коллегия Верховного суда СССР определила: Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 11 апреля 1937 года и постановление тройки УНКВД Челябинской области от 2 октября 1937 года в отношении Глобуса Мирона Ильича отменить по вновь открывшимся обстоятельствам и дело о нем производством прекратить за отсутствием состава преступления.

Вместо эпилога

Да, такие люди, как Мирон Ильич Глобус, не молчали. И они заслужили со стороны потомков не только поминовения. Они заслужили то, чтобы будущие поколения по меньшей мере попытались услышать и понять их. В таком понимании -- еще один шаг к созданию тех гарантий, которые избавят нас от "повторения пройденного".

СУДЬБА НАРКОМА

24 января 1942 года, в субботу, около 16 часов в лагере "Лесорейд" (Воркутлаг), который располагался в шести километрах от села Усть-Уса в Коми АССР, произошло восстание. Правду об этом трагическом событии мы узнали совсем недавно...

В Коми АССР перед войной количество заключенных вдвое превышало гражданское население. Лагерный режим все больше ужесточался. Это прежде всего било по заключенным с 58-й статьей ("контрреволюционные преступления"). В отличие от остальных категорий заключенных, они с началом войны лишались даже возможности пойти на фронт и погибнуть там...

Лагерь "Лесорейд" был небольшим как по масштабам производства, так и по численности заключенных. Всего их здесь значилось 193 плюс 27 человек вольнонаемных. Две трети были осуждены по 58-й статье. Работали на заготовке древесины для рудостойки, шпал.

Здесь содержался бывший нарком просвещения Беларуси В.Пивоваров, прошедший через страшные пытки двухлетнего следствия в минской внутренней тюрьме НКВД. На обеих руках у него мучители вырывали ногти...

Вплоть до последнего времени имя этого человека категорически запрещалось вспоминать под любым предлогом. Что же это за загадочный человек? Откроем первое упоминание о нем:

"Пивоваров Владимир Иванович (1904--1941), нарком просвещения БССР. Родился в 1904 году в деревне Семеновка Рогаческого района. Член КПСС с 1931 года. В 1924 году после окончания Рогачевского педагогического техникума работал учителем, директором семилетней школы в Мозырском районе. В 1930 году окончил физико-математический факультет БГУ. В 1930--1932 годах -- аспирант АН БССР. В 1935 году окончил аспирантуру при АН СССР. Защитил кандидатскую диссертацию по разделу "Геофизика". В последующие годы работал старшим научным сотрудником физико-технического института АН БССР. С 29 октября 1937 года -нарком просвещения БССР. 2 июля 1938 года арестован. 28 января 1940 года исключен из членов КП(б)Б, решением Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 мая 1940 года осужден на 15 лет исправительно-трудовых работ. Умер 28 августа 1941 года. Реабилитирован 25 декабря 1954 года".

(Из историко-документальной хроники "Память. Рогачевский район". Мн., 1991.)

Массовому читателю практически ничего не известно о фактах массового сопротивления режиму ГУЛАГа. А ведь именно осенью 1941 года в знак протеста против действий лагерной администрации произошел ряд первых как стихийных, так и организованных выступлений заключенных...

Осенью 1941 года в "Лесорейде" возник заговор. По материалам следствия НКВД и лагерной администрации, его инициаторами стали так называемые "троцкисты" и "эсеры". Идейными вождями следует считать В.Пивоварова и бывшего управляющего "Комилес" А.Макеева.

Как бы то ни было, эти два человека принялись претворять заговор в жизнь, искать единомышленников. Первый раз на организационное собрание заговорщики собрались в декабре 1941 года. По их мнению, за восставшими должны были пойти и влачившие голодное существование колхозники. Собирались еще несколько раз. Создали штаб восстания и назначили его срок: январь 1942 года.

Повстанцы выработали такую программу действий:

1. Освобождение из лагерей и тюрем всех заключенных.

2. Вовлечение на сторону восставших трудящихся и спецпереселенцев, а также местного населения.

3. Создание на основе добровольного набора вооруженной армии для отправки на фронт.

4. Немедленное развитие частной собственности и роспуск колхозов.

Восстание должно было начаться одновременно в "Лесорейде" и в лагпункте Поле-Курья. После объединения повстанцы намеревались захватить райцентр Усть-Уса, оттуда по рации предъявить ультиматум об освобождении всех заключенных Воркутлага, а в случае отказа двигаться группами на Воркуту, Инту, Котлас, освобождая заключенных.

Восстание началось в субботний день 24 января 1942 года (это было первое в истории ГУЛАГа вооруженной выступление. -- И.К.). Свободные от дежурства охранники собрались в баню. Стоило захлопнуться банной двери, как по строго разработанному В.Пивоваровым плану восставшие разоружили стрелка охраны, а затем, проникнув в казарму, и дежурного.

Вооружившись, группа заключенных направилась к бане, и стрелков перевели под замок в овощехранилище.

Открыли зону. Восставшие отправились по баракам и стали агитировать примкнуть к ним. Открыли продовольственный и вещевой склады. Всем повстанцам были выданы новые полушубки, валенки, бушлаты, брюки, шапки, рукавицы. Из гужевого транспорта был организован обоз на восьми подводах.

Часть заключенных, в основном неполитические, не поддалась на уговоры участвовать в восстании, разбежались по углам в зоне и за ее пределами.

Тем временем в "Лесорейде" из 141 человека, одетого и обутого в новое обмундирование, окончательно согласились на выступление 109. Согласившиеся двинулись на Усть-Усу.

Первым нападению подверглось здание камеры предварительного заключения. Повстанцы освободили 38 человек. 12 их них согласились к ним примкнуть. А в это время другая группа повстанцев подступала к зданию почты. К вечеру здание было уже в их руках.

Еще одна группа повстанцев пыталась захватить аэродром, где в это время находились два самолета. Но охрана встретила повстанцев огнем. Те вынуждены были отступить.

Своего апогея бой достиг у здания милиции. Несли потери и повстанцы. Чудом через радиобюро управления пароходства в Сыктывкар ушла телеграмма о восстании. Усиливался бой за здание милиции. Увеличивалось и количество его защитников: подошли еще 16 бойцов военизированной охраны пароходства. Стрельба не утихала ни на минуту. Все чаще окровавленные люди стали появляться и на пороге больницы.

...День 24 января шел на убыль. После полуночи на помощь усть-усинцам прибыли 15 стрелков из Поле-Курьи. Перевес сил склонился на сторону обороняющихся. Почувствовав это, повстанцы отступили: на десяти подводах двинулись вверх по Печоре. Отступление больше напоминало бегство, и в результате этого большая часть повстанцев в разных концах села была брошена на произвол судьбы. На следующий день все оставшиеся в живых повстанцы в сорокоградусный мороз были поставлены перед зданием милиции на колени. Было приказано держать руки на затылке. На коленях же их заставили доползти до тюрьмы.

Поздно ночью 25 января о восстании стало известно и в наркоме внутренних дел Коми АССР. Сразу же в кабинете наркома С.Кабакова был созван весь оперсостав наркомата. На следующий день по указанию наркомата в Усть-Усе был установлен комендантский час. А во всех населенных пунктах бассейна реки Печоры на территории республики были организованы посты наблюдения. К примеру, в Абези на это дело мобилизовали даже школьников. В их числе был и ученик седьмого класса Олег Ефремов, ныне известный актер и режиссер (отец Олега, Николай Иванович, отбывал здесь заключение).

Строжайший, какой только возможен, режим был установлен и в лагерях. Чтобы среди заключенных уловить даже шепот, даже намек о восстании, была задействована вся лагерная агентурная сеть.

Но еще долго в печорской тайге уничтожали оставшиеся разрозненные группы повстанцев, которые продолжали оказывать ожесточенное сопротивление. А после поражения началась кровавая расправа. Убивали живых и добивали раненых, не щадя никого. В.Пивоваров и оставшиеся в живых руководители восстания были доставлены в сыктывкарскую тюрьму НКВД. В течение двух месяцев шло следствие. 30 марта 1942 года по постановлению Особого совещания НКВД СССР 26 участников восстания, в том числе и В.Пивоваров, были расстреляны.

Сегодня можно с уверенностью сказать, что восстание было актом сопротивления людей, безвинно осужденных в годы сталинского произвола.

Прошли годы... Жена и дочь Владимира Ивановича, по известным причинам, перед войной вынуждены были уехать из Белоруссии на постоянное место жительства в г. Волжский Волгоградской области. Неоднократно Евгения Ивановна посылала письма на имя Сталина, Калинина, Берии с просьбой сообщить, где находится ее муж. Неоднократные обращения в ГУЛАГ тоже ни к какому результату не привели.

Зато после каждого обращения ее вызывали в МГБ и говорили: "Что вы хотите, ведь ваш муж -- враг народа", и предлагали оформить развод.

В 1953 году, сразу после смерти Сталина, -- вновь обращение в прокуратуру с просьбой о реабилитации мужа.

25 декабря 1954 года дело по обвинению Пивоварова Владимира Ивановича было пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР. Приговор Военной коллегии от 29 мая 1940 года в отношении Пивоварова В.И. по вновь открывшимся обстоятельствам был отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено (и ни слова о приговоре Особого совещания НКВД СССР от 12 марта 1942 года).

После "пересмотра" дела семья получила "свидетельство" о смерти, выданное отделом загс города Волжского, в котором было указано, что Пивоваров В.И. умер 28 августа 1941 года в возрасте 37 лет. В графе причина смерти -- умер от паралича сердца. Место смерти -- неизвестно. Архивы только заговорили. О тысячах людей, таких, как Пивоваров, которые стали жертвами тоталитарного режима, полстолетия не упоминалось ни слова. Сегодня только полная, даже горькая правда является первоочередной гарантией от реставрации кровавого тоталитарного режима.

ТАИНСТВЕННЫЙ УЗНИК

Советский разведчик Анатолий Маркович Гуревич, в годы войны находился за рубежом на нелегальной работе. В переписке с "Директором" -- начальников Разведупра -- он пользовался псевдонимом "Кент". Срок давности позволяет поднять завесу тайны над некоторыми страницами его необычайной биографии, и сказать все о том времени, событиях, участником и свидетелей которых он стал.

Долгие годы он жил, вынужденно умалчивая о своем прошлом. В свое время "Кенту" приказали: обо всем увиденном и услышанном за рубежом и дома -- никому ни слова, иначе расстрел без суда и следствия. Он молчал, но из разных источников шла информация о резидентуре, а стало быть и о нем.

В первых рядах борцов-антифашистов были, несомненно, герои "Красной капеллы". Но вот парадокс: советская разведка никогда не создавала никакой организации под таким названием. Не именовали себя так и сами подпольщики и их друзья. Тем более не было одного-единственного руководителя или какого-нибудь шефа "Капеллы".

Для борьбы против многочисленных радиопередатчиков, зазвучавших с момента нападения Гитлера на Советский Союз, фашистское руководство, оправившись от неожиданности, создало специальную команду, в которую вошли контрразведчики, следователи, сыщики гестапо, радисты и дешифровальщики абвера. Кодовым названием зондеркоманды и заведенного ею дела "о заговоре и государственной измене" стали слова "Красная капелла".

Особое задание

В апреле 1939 года "Кент" посетил предварительно ряд европейских стран, пересек бельгийскую границу, 17 июля он зарегистрировался в Брюсселе по паспорту <186> 4649, выданному на имя уругвайского гражданина Венсена Сьерры. Паспорт был выписан 17 апреля 1936 года в столице Уругвая и не вызвал никаких подозрений у бельгийских пограничников.

Менее чем через год, в мае 1940 года, "Кент" в присутствии представителя Центра принял руководство над бельгийской разведывательной группой. До этого ее возглавлял Леопольд Треппер -"Отто".

Внезапный и сокрушительный удар фашистского вермахта по Бельгии и ее оккупация значительно осложнили обстановку и условия работы разведчика. Необходимо было создать новое прикрытие -- "крышу", с помощью которой можно было объяснить происхождение его средств, получить возможность свободно передвигаться и устанавливать необходимые связи. Такой "крышей" могло стать коммерческое предприятие. Так появилось на свет экспортно-импортное акционерное общество "Симекско", президентом которого стал "Кент".

Иногда о разведчике говорят: и один в поле воин. Это верно, но только отчасти. Разведчик в тылу противника поддерживает связь с Центром, тщательно маскируя и оберегая ее. Он конспиративно встречается с коллегами, если это санкционировано, руководит сетью оперативной агентуры о особенно дорожит источниками информации. В общем, получается солидное хозяйство. Так обстояло дело и с "Кентом". Он сам вначале поддерживал радиосвязь с Центром. В последующем радистом резидентуры стал офицер военной разведки Михаил Макаров, по паспорту -- уругваец Карлос Аламо, по псевдониму -- "Хемниц".

В группу "Кента" входила шифровальщица Софи Познанская. Она обрабатывала материалы, поступающие из парижской резидентуры, для доклада Центру.

Рита Арну, она же "Жюльетта", выполняла обязанности хозяйки виллы, на которой размещалась конспиративная рация "Кента". Несколько курьеров обеспечивали связь между разведчиком и его помощниками.

В начале 1940 года Центр поручил "Кенту" посетить Женеву и восстановить связь с работавшим там сотрудником советской разведки Шандором Радо.

В беседе с "Кентом" Шандор с тревогой говорил, что поступающие к нему сведения со всей определенностью свидетельствуют о подготовке Гитлера в нападению на Советский Союз, расширению военных действий в Европе. Он просил информировать от этом "Директора".

В апреле 1940 года "Кент" отослал в Центр подробный отчет об этой встрече.

Отечественная началась

Война оборвала некоторые связи, и Центр настойчиво добивался их восстановления. 28 августа 1941 года "Кенту" была направлена радиограмма, в которой ему предлагалось выехать в Прагу, а также в Берлин для встречи с разведчицей Ильзе Штебе, антифашистом-подпольщиком Харро Шульце-Бойзеном и Адамом Кукхоффом. В депеше назывались берлинские адреса, пароли и явки. Пойти на этот рискованный шаг заставила уверенность в том, что гитлеровским спецслужбам не удастся подобрать ключ к советскому шифру, считавшемуся одним из самых наиболее стойких.

Столица рейха встретила "Кента" неприветливо: стояла холодная погода. В пригороде "Кент" отыскал квартиру Курта Шульце ("Берга") -- радиста Ильзе Штебе (она же "Альта"). Обмен паролем снял напряжение первых минут встречи. Курту была передана книга, служившая основой для кодирования шифрограмм, и расписание радиосеансов. "Кент" убедился, что Курт все запомнил, и простился с ним.

Через сутки, убедившись, что за ним нет слежки, разведчик связался с Шульце-Бойзеном. Во время встречи тот поинтересовался у представителя Центра: почему Москва не учла своевременные предупреждения о готовящемся нападении Гитлера на Советский Союз? Почему не подготовились и оказались сейчас с таком положении?

Вопрос явился неожиданным для разведчика. Он не знал, да и не мог предполагать, что в марте 1941 года начальник Разведупра генерал-лейтенант Ф.И.Голиков, докладывая Сталину соображения относительно возможных боевых действий фашистской германии против СССР, в которых были учтены, в частности, донесения "Альты", расценил их, руководствуясь конъюнктурными, карьеристскими соображениями, как "дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки".

В июне 1941 года, незадолго до нападения Германии на Советский Союз, Берия в докладной записке Сталину охарактеризовал членов берлинской группы как лгунов. Военного атташе в Берлине генерал-майора Тупикова, просившего обеспечить подпольщиков радиотехникой, Берия презрительно назвал "наглым вымогателем". Возможно, не без влияния подобранных характеристик Сталин на сообщении Бойзена от 16 июня 1941 года о завершении Германией подготовки к нападению на СССР, которое может произойти в любое время, сделал собственноручную пометку: "Это не источник, а дезинформатор".

Радиопеленг показал на запад

Гитлер не раз упрекал Гиммлера, что под носом у немецкой контрразведки действуют подпольщики и иностранные агенты. Гиммлер заверил фюрера, что враги рейха будут уничтожены. Но как это сделать? Несколько раз, когда радиопеленг показывал на тот или иной район Берлина, в котором работал передатчик, радист, словно кем-то предупрежденный, прекращал сеанс связи.

Служба функабвера решила, не прекращая поиск на территории Германии, проконтролировать радиоэфир в соседних странах. Почти сразу был обнаружен мощный импульс к западу от Берлина. По мнению специалистов абвера, где-то на бельгийской территории работало не менее трех радиопередатчиков. Как выяснилось позднее, один их них принадлежал "Кенту".

С этого момента преследование разведчиков приняло опасный для них оборот. Круг поиска постепенно сужался, пока не остановился на пригороде Брюсселя, предположительно на доме N 101 по улице Атребат.

Дальнейшие события развивались стремительно и драматично. 12 декабря 1941 года из Парижа в Брюссель прибыл "Отто". Присвоив право "старшего", он, нарушая требования конспирации, вмешивался в дела группы "Кента", давал поручения ее отдельным членам, не ставя в известность резидента. Так произошло и на этот раз. "Отто" назначил на следующий день, 13 декабря, на вилле Атребат встречу сразу трем сотрудникам резидентуры: радисту "Хемницу", шифровальщице "Верлинден" и радиостажеру "Деми" (Давиду Ками), прибывшему из Парижа.

Трудно сказать, какую цель преследовал "Отто", проводя "кустовое совещание", но приглашать одновременно несколько разведчиков на встречу в непригодном для этого месте было непростительной ошибкой. Будто ожидая этого момента, фашисты ворвались на виллу и арестовали ее посетителей и хозяйку. "Деми" был схвачен во время работы на передатчике. При обыске были найдены некоторые важные документы.

Затем на виллу явился "Отто", не подозревая об устроенной засаде. Надо было обладать ловкостью и изворотливостью, чтобы обмануть гестаповцев, только что взявших "крупную дичь" и не остывших от азарта погони. Рискуя собой и немедленным провалом "Кента", "Отто" позвонил разведчику в резиденцию компании "Симекско" и предложил срочно встретиться у него на квартире. Предаваться бесплодным сетованиям, однако, не было времени. Следовало определить размеры и характер провала, вывести из-под удара оставшихся на свободе сотрудников и помощников резидентуры, а ее саму законсервировать.

"Отто" тут же выехал в Париж. Скоро через Париж в Марсель проследовал "Кент", надеясь укрыться в неоккупированной зоне Франции и продолжить там разведывательную деятельность, приобретая новые связи. Он сохранил прежние документы на имя Венсена Сьерры и прикрытие коммерсанта.

С конца 1941 года "Кент" потерял самостоятельную связь с Центром, а "Отто" доложил об арестах разведчиков только 1 февраля 1942 года. Задержка дорого обошлась советской разведке.

Шеф зондеркоманды Карл Гиринг, прибывший в Брюссель, размышлял над тем, кого ему удалось захватить в Брюссельском пригороде (личности арестованных оставались пока неустановленными): были ли это агенты Лондона или Москвы? Основания для подобных сомнений имелись. Гестапо располагало сведениями, что британская разведка СИС давно намеревалась установить контакты с немецкими антифашистами.

Постепенно шеф зондеркоманды установил личность Михаила Макарова. Выяснилось, что он был радистом. Гестаповские следователи в конце концов сломили "Хемница" жестокими пытками и вырвали у него признание в том, что он работал под руководством "Кента", узнали о роли "Отто", подлинном назначении фирмы "Симекско" и ее филиала в Париже "Симекс". Аламо рассказал об известных ему кодах, шифрах, технических условиях радиопередач. "Деми", назвав себя лейтенантом Советской Армии Антоном Даниловым, от дачи показаний отказался. Но пытки заставили и его кое в чем признаться.

Получив признания "Хемница" гестапо усилило охоту за "Кентом". Его адрес оно узнало от агента "Фабриканта", перешедшего на сторону фашистской контрразведки.

Задержанный "Кент" был переправлен в Берлин, где шло основное следствие по группе Шульце-Бойзена--Харнака, обвиненных в нанесении чрезвычайного ущерба рейху.

В застенках

"Кент" твердо придерживался своей легенды -- официальной биографии -и как уругвайский гражданин потребовал, чтобы его незамедлительно связали с консулом Уругвая. Фашисты даже не ответили на это требование. Для начала они хотели добиться подтверждения, что Венсен Сьерра и "Кент", резидент в Брюсселе и Марселе, одно и то же лицо (свое подлинное имя разведчик наотрез отказался назвать).

Ведя "Кента" на крючке, как опытный рыбак вытягивает крупный улов, следователь припас для него тяжелый удар. На одном из допросов разведчику были предъявлены зашифрованные телеграммы Центра с заданиями на поездку в Берлин и Прагу и отчеты "Кента" о их исполнении. В первую минуту он внутренне содрогнулся: кто предал, неужели берлинские друзья арестованы, когда и как это произошло?!

"Кент" был поставлен практически в безвыходное положение. Отрицать очевидное -- лишить себя последних возможностей для маневра. Признать -- дать повод врагу торжествовать победу... "Кент" был вынужден признаться, что являлся резидентом советской разведки в Брюсселе и Марселе. Он подтвердил то, что уже было получено от других арестованных, но умолчал о своих источниках информации.

Вскоре "Кент" был переведен в парижскую тюрьму Френ и брошен в камеру смертников. Пока он терзался неведением относительно своей судьбы, гестапо нашло способ воспользоваться его именем в собственных интересах, о чем он и не подозревал. Схваченный вслед за "Кентом" "Отто" под диктовку экспертов зондеркоманды передал в Центр, что "Кент" после полной оккупации Франции в ноябре 1942 года был временно, до выяснения личности, задержан французской полицией, но затем освобожден. Контакт с ним восстановлен, он имеет возможность продолжить работу на территории Франции.

Ловушка, поставленная для "Директора" и "Кента", сработала. Была получена шифротелеграмма "Директора" на имя "Отто" для "Кента", в которой содержались программа радиосвязи с Центром, новый шифр, код, адреса и пароли членов французской резидентуры "Золя", связь с которым была прервана.

В дальнейшем два не связанных между собой обстоятельства оказали значительное влияние на положение "Кента": побег "Отто" из заточения и назначение шефом зондеркоманды в Париже Г.Паннивица.

Зондеркоманду охватил неподдельный страх. Что если "Отто" сумел установить связь с Центром и обо всем сообщил? В этом случае конец радиоигре -- операции по дезинформации Москвы. Но шеф команды не исключал, что "Отто" не сможет проинформировать "Директора" или тот ему не поверит после того, как разведчик побывал в руках абвера. Центр тем временем продолжал регулярно выходить на связь, и гестаповцы приободрились, считая, что их игра оставалась неразгаданной.

Шеф зондеркоманды потребовал привезти "Кента" и поставил перед ним неожиданную альтернативу: или тот выполнит требования гестапо, или покинет тюрьму Френ только ногами вперед.

Он дал разведчику документы, из которых было видно, что "Директор" поручил ему ответственное задание и раскрыл законсервированную радиосеть. "Кенту" предстоял мучительный выбор, при котором он не должен был сказать "да", а "нет" могло означать гибель ставших известными гестапо советских разведчиков. Неожиданно для гестаповцев "Кент" заявил, что может встретиться с "Золя", который, как видно из донесений, настаивал на личном свидании с ним.

На встрече с "Золя". проходившей под контролем доктора Ленца, эксперта и члена зондеркоманды, "Кент" не смог сказать многого, но сумел предупредить его, чтобы он и люди Лежандра ("Викора") перешли на нелегальное положение. За ними охотилось гестапо. Те, кто последовал рекомендации "Кента", остались живы.

"Кенту" удалось уменьшить и поток дезинформации. Он убедил Паннвица, что у Москвы могли быть другие источники информации, с помощью которых можно установить ложность и направленность сведений, поступающих якобы от советского разведчика.

Если радиоигра так глупо провалится, подумал Паннвиц, ему не миновать Восточного фронта или чего-нибудь похуже. И он стал смотреть сквозь пальцы на действия "Кента".

"Директор", зная с июля 1943 года о коварной игре гестапо и абвера, повернул ее против них.

От внимания "Кента" не ускользнула перемена в поведении Паннвица. Разведчик стал более пристально присматриваться к нему. Гестаповец обучался на теологическом факультете и готовился стать пастором, но фашизм круто переменил его судьбу. Знакомство с влиятельными нацистами помогло сделать карьеру в гестапо, за пределами которого он слыл "самым интеллигентным гангстером третьего рейха". Паннвиц был переведен в Париж из пражского отделения СС. В Чехословакии гауптштурмфюрер руководил поимкой и ликвидацией парашютистов, заброшенных из Лондона и уничтожавших Гейдриха. 10 июля 1942 года он учинил кровавую расправу над Лидице, чехословацкой девушкой, стертой с лица земли в отместку за покушение на гитлеровского наместника.

Словом -- матерый фашист. Но наш разведчик начал, казалось бы, безнадежное дело -- переубеждать и склонять на свою сторону Паннвица. Ход военных событий явно помогал разведчику.

Казалось, Паннвиц ожидал нечто подобное. "Кент" привлек на свою сторону и завербовал также радиста Паннвица -- австрийца Стлука. Он тяготился службой у фашистов и искал случая порвать с ними. По просьбе "Кента" и без ведома Паннвица он отправил в Центр" несколько донесений разведчика.

Возвращение

Паннвиц сообщил "Кенту", что получил приказ отправиться в Австрийские Альпы, где заложены основы "Вервольфе" -- диверсионно-подрывных формирований.

Шеф зондеркоманды, Стлука, а также "Кент", имея при себе рацию, личное оружие, с документами и деньгами проникли в намеченный район.

Обстановка подсказывала, что на австрийско-швейцарской границе с наибольшей вероятностью следует ожидать появление войск союзников, и на этот случай "Кент" подготовил соответствующую легенду. Скоро "Кент" и находившиеся при нем немцы были окружены и захвачены в плен французским подразделением. Разведчик представился французскому офицеру как майор Советской Армии, который на территории Германии содействовал бегству советских военнопленных. Присутствующие немцы -его помощники.

7 июня 1945 года "Кент" и завербованные им гестаповцы приземлились на Московском аэродроме. Их ожидала группа офицеров НКВД во главе с генералом. Ловкий майор, назвав "Кента" по имени, оттеснил разведчика в сторону, негромко сказав ему, что он сразу же будет принят высоким начальством для личного доклада. Но автомашина с "Кентом" направилась на Лубянку.

Вскоре в кабинете Абакумова, в присутствии многочисленной и блестящей свиты, он услышал чудовищные, невероятные обвинения: его считали иностранным агентом, прибывшим в Москву со специальным заданием.

Кому-то было выгодно сделать из "Кента" врага и предателя, приписав себе заслуги в получении ценной информации и разоблачении работников резидентуры ГРУ. Уничтожение "Кента" как разведчика, как личности, осуществлялось с этого дня методически и на протяжении долгих лет. а его возвращение домой и свидание с близкими затянулось на десятилетие. Выдающегося разведчика ждали северные лагеря. Так Родина оценивали подвиги.

В 1955-м он был реабилитирован, выпущен на свободу, уехал к родственникам в Санкт-Петербург. С тех пор след его потерялся.

СМЕРТЬ ВЕЛИКОГО ЛИЦЕДЕЯ

13 января 1948 года, в Минске был убит Соломон Михоэлс — руководитель Государственного еврейского театра, народный артист СССР. Обстоятельства его смерти теперь известны, хотя официального расследования до сих пор не было и имена убийц не названы.

Начало

В маленьких городах и местечках на западе и юге России жили кровельщики и портные, сапожники и стеклодувы, мастера многих незамысловатых профессий. В большинстве это были евреи, и жить им разрешалось за так называемой чертой оседлости. Мрачная тень средневекового гетто оставляла неизгладимый след на жизненной философии и образе существования евреев в Российской империи.

Шлема Вовси родился 16 марта 1890 г. в Двинске в семье мелкого скоро разорившегося лесопромышленника. Еще в детские годы возник интерес к театру у будущего артиста СССР Соломона Михоэлса. В 1905 г. он поступил в реальное училище в Риге. Учеником 3-го класса Михоэлс впервые увидел настоящий профессиональный театр — и русский и еврейский. Мешало не отсутствие способностей и знаний. Путь наверх пресекала пресловутая “процентная норма” для евреев, установленная царскими хранителями культуры. И только в 1915 г. Михоэлс был принят на юридический факультет Петроградского университета.

Михоэлс не стал юристом. Но годы, проведенные в университете, не прошли даром — за это время он постиг все богатство русской разговорной речи. Неизвестно, как сложилась бы его судьба, если бы в холодном Петрограде 1919 года он не узнал, что молодой режиссер А.Грановский задумал создать первую еврейскую театральную студию. Вскоре Шлема Вовси стал ее учеником. В 1921 г. петроградцы объединились с москвичами, и в Москве открылся камерный еврейский театр. Стены театра были расписаны будущей всемирной известностью художником М.Шагалом.

В 1927 г. Михоэлса ждал триумфальный успех в спектакле “Путешествие Вениамина III”. С первых дней открытия Государственного еврейского театра он входил в его труппу, в 1929 г. стал художественным руководителем этого творческого коллектива.

1934 год был особенным в творчестве Михоэлса-режиссера и актера. Он начал работать над “Королем Лиром”. Этому предшествовали смерть первой жены, другие тяжелые жизненные обстоятельства.

1941 год застал Михоэлса в Москве. Он был убежденным антифашистом. Он ненавидел гитлеровцев, как мог их ненавидеть руководитель советского театра и интеллигент. Именно поэтому Михоэлс возглавил Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), созданный в феврале 1942 года. ЕАК содействовал упрочению союза между СССР и США против гитлеровской Германии. В 1943 г. Сталин послал С.Михоэлса вместе с поэтом И.Фефером в поездку в США, Канаду, Великобританию и Мексику. Огромна роль С.Михоэлса в росте симпатий к сражающейся против Гитлера Советской Армии. 48 тысяч человек в США пришли на стадион Пола Граунд слушать Михоэлса. Шквал рукоплесканий завершал каждое его выступление.

В Америке Михоэлс встречался с Альбертом Эйнштейном, Теодором Драйзером, Эптоном Синклером, Полем Робсоном, Чарли Чаплиным. И если в США нашлись деньги и команды, чтобы отправлять караваны судов с техникой и продовольствием на Мурманск и Архангельск по ленд-лизу, то в этом была намалая заслуга С.Михоэлса и всего ЕАК.

Михоэлс, однако, сознавал, что после победы он уже больше не нужен Сталину, так как “вождь” всех народов” кардинально менял советскую национальную политику. Тучи сгущались над головой Михоэлса. Уже готовились увольнения журналистов и редакторов, театральных деятелей, врачей, инженеров — евреев по национальности. Было ясно, что Михоэлс, носящий на груди орден Ленина, советский режиссер и антифашист, никогда бы с этим не смирился.

12 октября 1946 года Министерство госбезопасности СССР направило в ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР записку «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета». Отделом внешней политики ЦК ВКП(б) тогда же была организована проверка деятельности ЕАК. В записке об итогах проверки, адресованной в ЦК ВКП(б), говорилось о том, что члены ЕАК, забывая о классовом подходе, осуществляют международные контакты с буржуазными деятелями и организациями на националистической основе, а рассказывая в буржуазных изданиях о жизни советских евреев, преувеличивают их вклад в достижения СССР, что следует расценивать как проявление национализма.

Подчеркивалось, что комитет явочным порядком развертывает свою деятельность внутри страны, присваивает себе функции главного уполномоченного по делам еврейского населения и посредника между этим населением и партийно-советскими органами.

В результате делался вывод о том, что деятельность комитета вышла за пределы его компетенции, приобрела несвойственные ему функции и поэтому является политически вредной и нетерпимой. В связи с этим было внесено предложение о ликвидации ЕАК. Записка аналогичного содержания была направлена М.А.Сусловым 26 ноября 1946 г. И.В.Сталину.

26 марта 1948 г. МГБ СССР направило в ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР еще одну записку «О Еврейском антифашистском комитете», в которой указывалось, что руководители ЕАК являются активными националистами и проводят антисоветскую националистическую работу, особенно проявившуюся после поездки С.М.Михоэлса и И.С.Фефера в 1943 г. в США, где они вошли в контакт с лицами, якобы связанными с американской разведкой.

20 ноября 1948 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление, в котоором говорилось:

«Утвердить следующее решение Бюро Совета Министров СССР:

Бюро Совета Министров ССР поручает Министерству государственной безопасности СССР немедля распустить «Еврейский антифашистский комитет», так как, как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки.

В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать. Пока никого не арестовывать».

Установлено, что прямую ответственность за незаконные репрессии лиц, привлеченных по «делу Еврейского атифашистского комитета», несет Г.М.Маленков, который имел непосредственное отношение к следствию и судебному разбирательству. 13 января 1949 г. он вызвал к себе С.А.Лозовского и в процессе длительной беседы, на которой присутствовал председатель КПК при ЦК ВКП(б) М.Ф.Шкирятов, домогался от С.А.Лозовского признания в проведении им преступной деятельности. В этих целях Г.М.Маленковым было использовано направленное И.В.Сталину 5 лет назад—15 февраля 1944 г.— за подписью С.М.Фефера (членов ЕАК) и отредактированное С.А.Лозовским письмо с предложением о создании на территории Крыма Еврейской социалистической республики…

Как это было

Тайну гибели Михоэлса раскрыл Берия, назначенный после смерти Сталина министром внутренних дел СССР. Берия решил стать новым мессией в области культуры. Объявить себя организаторпом еврейского театра. Именно организатором!.. На это Берия решился, вступив в должность… министра внутренних дел СССР.

Когда на допросе 10 июля 1953 г. его спросили, какое отношение к нему имели вопросы восстановления(!) еврейского театра и издания еврейской газеты, он ответил, что в организации театра и издании газеты « мы по линии МВД были заинтересованы… мое отношение к этим вопросам было с позиции освещения настроений интеллигенции».

При этом, как бы в оправдание, уточнил, что готовил в связи с этим соответствующую записку в ЦК партии.

Обстоятельства убийства уместились в небольшую записку в Президиум ЦК КПСС от 2 апреля 1953 года. Берия счел выигрышным для себя прекратить наиболее одиозные дела МГБ в последние годы жизни Сталина. К тому же по делу о ЕАК была арестована и осуждена к ссылке жена Молотова Полина Жемчужина, так что у Берии появился еще один шанс удружить Молотову реабилитацией его жены.

В ходе проверки “дела врачей”, писал Берия в этой записке, выяснились подробности убийства Михоэлса. Сталин, оказывается, считал Михоэлса руководителем “антисоветской еврейской националистической организации”, но МГБ не располагало конкретными данными о его “антисоветской” или “шпионской” деятельности, хотя много лет Михоэлс находился под агентурным наблюдением.

Берия сообщал, что по делу об этом убийстве был допрошен бывший министр госбезопасности Абакумов, арестованный еще в 1951 г., затребованы объяснения от Огольцова, Цанавы и других участников операции. Со слов Абакумова, Сталин еще в 1948 г. дал ему задание срочно организовать ликвидацию Михоэлса силами МГБ. Когда стало известно, что Михоэлс находится в Минске, Сталин решил ликвидировать его под видом несчастного случая. В разговоре, как рассказал Абакумов, остановились на зам. министра ГБ С.Огольцове, министре ГБ Белоруссии Л.Цанаве и начальнике отдела 2-го Главного управления МГБ Ф.Шубнякове.

Как объяснял Огольцов, рассматривалось несколько вариантов ликвидации Михоэлса. От автомобильной катастрофы отказались, так как могли пострадать задействованные сотрудники МГБ. Решили инсценировать автомобильный наезд на глухой улице, хотя и в этом случае в целях глубокой конспирации приходилось жертвовать агентом ГБ Голубовым, сопровождавшим Михоэлса в Минске.

Подробности осуществления этой акции — в объяснениях, которые дал Цанава: “Примерно в 10 часов вечера Михоэлса с Голубовым завезли во двор дачи (речь идет о даче Цанавы на окраине Минска). Они немедленно с машины были сняты и раздавлены грузовой автомашиной. Примерно в 12 часов ночи, когда по Минску движение публики сокращается, трупы Михоэлса и Голубова были погружены на грузовую машину, отвезены и брошены на одну из улиц города (речь идет об улице Белорусской напротив стадиона “Динамо”). Утром они были обнаружены рабочими, которые об этом сообщили в милицию”.

Сталин распорядился наградить убийц орденами, и те действительно получили боевые ордена. 30 апреля 1948 года Абакумов направил Сталину список чекистов с просьбой о награждении: орденом Красного Знамени — генерал-лейтенанта Огольцова С.И. и генерал-лейтенанта Цанаву Л.Ф.; орденом Отечественной войны 1-й степени — старшего лейтенанта Круглова Б.А. и полковника Шубнякова Ф.Г.; орденом Красной Звезды — майора Косырева А.Х. и майора Повзуна Н.Ф.

Сталин принял решение не сразу, но в конце концов подписал бумагу, и имена “героев” попали в два указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении — от 28 и 29 октября 1948 г.

Президиум ЦК КПСС рассмотрел записку Берии и постановил: Цанаву и Огольцова арестовать, а ордена у награжденных отобрать, что и было сделано. Однако после ареста Берии в июне 1953 г. Президиум ЦК КПСС принял решение об освобождении Огольцова. Цанава же остался в тюрьме, но уже как участник “банды Берии”. 5 августа он написал слезное письмо Ворошилову с просьбой об освобождении.

В письме Цанава отрицает свою причастность к убийству Михоэлса: “К убийству этих людей я отношения не имею. Всю операцию проводили Абакумов и Огольцов. Абакумов руководил из Москвы, Огольцов на месте, в Минске, с большой группой полковников и подполковников, приехавших из Москвы, МГБ СССР, провели всю операцию. Я же не виноват, что ввиду стечения обстоятельств операция была проведена в Минске, где я тогда был, к несчастью, министром госбезопасности”. Реакции на письмо Цанавы не последовало, и он умер в тюрьме в 1955 г.

Цанава не мог не знать, что 5 января 1948 г. на заседании Комитета по Сталинским премиям было объявлено, что Михоэлс должен ехать в Минск. Как члену комитета ему было поручено ознакомиться с представленными на соискание этой премии спектаклями минских театров — “Константин Заслонов” в театре имени Янки Купалы и “Алеся” в Большом государственном театре оперы и балета БССР.

Любопытные детали об убийстве Михоэлса сообщает в своей книге ныне покойный Павел Судоплатов. Как исполнителя он называл полковника Лебедева. Он писал также, что Михоэлсу и Голубову сначала сделали инъекцию яда, а затем уже их переехала машина. Аналогичным способом были совершены и другие убийства под руководством того же Судоплатова, например, инженера Самета в июне 1946 г. в Ульяновске. Его вывезли за город, сделали ему укол яда, переехали грузовиком и оставили лежать на шоссе. В этом деле участвовали полковник Лебедев и старший лейтенант Круглов — те же, кто убивал поздней Михоэлса.

Убийство Михоэлса стало сигналом для разгрома Еврейского антифашистского комитета. Его активисты не поверили официальной версии о несчастном случае с артистом. На его похоронах Полина Жемчужина, обращаясь к новому руководителю Еврейского театра Зускину, спросила: “Вы думаете, что здесь было — несчастный случай или преступление?” Услыхав же от него изложение официальной версии, заметила: “Нет, это не так, тут все далеко не так гладко, как кажется”.

После этого разговора распространились слухи о насильственной смерти Михоэлса. Об этом доложили Сталину, и в январе 1949 г. Жемчужина была арестована. Антисемитская кампания набирала обороты. Основную ставку в деле против ЕАК Сталин сделал на 2-е Главное управление МГБ, которое тогда возглавлял генерал-майор Е.Питовранов. Следствие по делу Михоэлса не обошло стороной Питовранова. Сталин решил, что МГБ слабо борется с “еврейскими националистами”, и в октябре 1951 г. были арестованы некоторые руководители госбезопасности, в том числе и Питовранов. 23 апреля 1952 г. он обратился из заключения с письмом к вождю.

В письме был ряд предложений о том, как перестроить работу МГБ, в частности, и по этому интересующему Сталина вопросу: “Все, что делалось по борьбе против еврейских националистов, которые представляют сейчас не меньшую, если не большую опасность, чем немецкая колония в СССР перед войной с Германией, сводилась к спорадическим усилиям против одиночек и локальных групп.

Для того, чтобы эту борьбу сделать успешной, следовало бы МГБ СССР смело применить тот метод, о котором вы упомянули, принимая нас, работников МГБ, летом 1951 года, а именно: создать в Москве, Ленинграде, Украине (особенно в Одессе, Львове, Черновцах), в Белоруссии, Узбекистане, Молдавии, Литве и Латвии националистические группы из чекистской агентуры, легендируя в ряде случаев связь этих групп с зарубежными сионистскими кругами. Если не допускать шаблона и не спешить с арестами, то через эти группы можно основательно выявить еврейских националистов и в нужный момент нанести по ним удар”.

Питовранов попал в “десятку”, показав, что только Сталин и может научить чекистов уму-разуму, к тому же он продемонстрировал свою верность партии и служебное рвение. В конце 1952 г. по распоряжению Сталина Питовранов был освобожден из тюрьмы, назначен на руководящий пост в МГБ и принят “самим”. В отличие от коллег, Питовранов не пострадал и в хрущевскую “оттепель”.

В хрущевское время было решено поставить крест на деле об убийстве Михоэлса и никого из рядовых исполнителей не наказывать. Питовранов, в частности, дослужился в КГБ до генерал-лейтенанта.

Гитлер заочно приговорил С.Михоэлса к смертной казни. Сталин привел этот приговор в исполнение. Акция по убийству главы ЕАК, народного артиста СССР Соломона Михоэлса, готовившаяся долго и тайно, многим непосвященным показалась ошеломляюще неожиданной. Она-то и послужила сигналом к тому, чтобы представить всех евреев, проживающих на территории Советского Союза, новой “пятой колонной”, “новоявленной агентурой мирового империализма”.

Очень хотелось бы понять, почему до сих пор документы по делу об убийстве Михоэлса сохраняют гриф гостайны. Может быть еще живы люди, которым можно предъявить счет и чью причастность или участие в этом убийстве без загрифованных документов не доказать?